Ночь длинных винтажей
Надо признать, что Хёга в России, по большому счету, знают мало (хотя каждый, кому в руки попадало русское издание бесподобной “Смиллы”, почти неминуемо становился горячим поклонником писателя). В нашем четко структурированном коллективном сознании за брэнд скандинавской литературы отвечает сегодня норвежский затейник Эрленд Лу – избыточный, веселый, маньеристский, изобретательный. Его юго-западный сосед по полуострову может быть назван прямой противоположностью по каждой из категорий. За исключением разве что последней: богатая литературная изобретательность Хёга, оснастившего свою “Смиллу” наряду с лирической, этнографической и философской составляющими еще и захватывающей детективной линией, в свое время довела этот роман до Голливуда.
Если бы не та малоудачная экранизация, мир, возможно, знал бы куда меньше о Питере Хёге, загадочном затворнике из Копенгагена, выпустившем свою последнюю, пятую по счету, книгу еще 10 лет назад.
И уж, конечно, вряд ли интеллектуальное, но при этом четко ориентированное на модные имена и названия петербургское издательство “Симпозиум” выпустило бы запоздавший по сравнению с оригиналом на полтора десятилетия и к тому же неформатный по нынешним временам сборник малой прозы датского литератора.
И это немного обидно. Человека, который недвусмысленно и с полным на то основанием позиционирует себя в качестве “наследника по прямой” великой европейской литературы XIX – первой трети XX вв. (о чем свидетельствуют весь строй и поэтика “Ночных рассказов”), мы начинаем воспринимать лишь в свете его голливудских полууспехов. А сочинение, на страницах которого всплывают, в частности, фамилии Стравинского и Ленина, а также возникают причудливые отражения психологии “подпольного человека”, переводим спустя 15 лет. Как тут не вспомнить, что именно Россия некогда живее всех приняла Ибсена и Стриндберга, чьи мысли и образы также легко различимы в плотном, культурологически насыщенном воздухе “Ночных рассказов”.
В том, что рецензия на эту книгу неизбежно соскальзывает в плоскость историософии, нет ничего удивительного. Хотя бы потому, что “Ночные рассказы” вряд ли могут быть окончательно и целиком поняты вне датского контекста.
Перед нами девять историй, объединенных мистическим единством даты. Девять на первый взгляд никак не связанных между собой событий, происшедших с девятью разными подданными датской короны в различных частях света, но в одно и то же время, в ночь на 19 марта 1929 г. Девять изящных словесных конструкций, тончайшей выделки образчиков работы со словом и порождаемыми им смыслами (отметим очень удачный перевод Елены Красновой). Наконец, девять новелл, каждая из которых умело апеллирует к одной из знаменательных и уникальных прозаических традиций: “Ночные рассказы” – своего рода литературный элизиум.
И если вдуматься, все же очень хорошо, что русское издание книги, которую нужно не столько оценивать по горячим следам, сколько перечитывать, изучать и посвящать ей диссертации и монографии, появилось только сейчас, а не в бурном начале девяностых. Тогда бродящие по тексту величественные тени Джойса, Кафки и Пруста, Флобера, Золя и Бальзака наверняка обеспечили бы рассказам Хёга ярлык “постмодернизм”. А между тем его выдуманные герои в вымышленных обстоятельствах мыслят, чувствуют и страдают так, что совершенно никакой надобности в этом модном 10 лет назад определении нет.