Заразиться праздномыслием
Придя на выставку Вадима Захарова, разумно сразу же сдаться, т. е. не задумываться самому, а, расслабившись, спокойно прочитывать все авторские комментарии. Иначе скучно, потому что все захаровское творчество – результат жизненных размышлений и действий, вызванных размышлениями. Если вникнуть в них, то затягивает, как любое тесное человеческое общение. Если не вникать, то можно еще раз сказать что-то недоброе о занудном московском концептуализме, представителем и историком которого Захаров является.
На выставке в Третьяковке творческая жизнь Захарова представлена поэтапно – от ранних забавных и нежных работ, вроде фотографий, где автор ставит на себя фигурки слоников и удивляется, почему они его достали, до поздних рассудочных, вроде впечатляющего “Стула наказания любовью” с цветущей розой в горшке, прорастающей под дыркой в сиденье величественного деревянного кресла. Между ними много разных объектов и фотографий, в том числе про путешествия художника в образе пастора, от имени которого Захаров издает журнал для самого себя. Пастор спутешествовал, например, в японскую деревню, где есть могила, считающаяся, по преданию, местом, где похоронен Христос. Захаров не только описывает встреченные странности, но и создает их. Фотографии Баухауза издает в виде канонической Торы. Не спрашивайте почему. А почему нет? Особенно если рядом много одинаковых фотографий, снятых в результате приближения объектива к дырке, проделанной в апельсине.
В галерее “Стелла” центральный объект представляет собой интерьер будуара, где искусствоведы и философы будут читать лекции красавице или красавцу . Для зрителя перед будуаром поставлена выгородка с замочной скважиной большого размера.
Зритель выставок Захарова, в общем, и есть приглашенный к подсматриванию за чужой внутренней жизнью. Но эта жизнь ведется специально для подсматривания. В книге о художнике Борис Гройс хвалит его мужественную, последовательно антикоммерческую стратегию: “Постепенно Захаров начинает занимать все вакансии, предусмотренные современной художественной системой: художника, куратора, критика, дизайнера, издателя, биографа, архивиста, документалиста, историка и интерпретатора. Художник должен стать всем, если не хочет быть никем”. Тут бы плоско пошутить, что Захаров должен занять и зрительскую вакансию. Но на это Гройс уже давно ответил, что для сути произведения не важно, смотрит ли его один человек или тысячи.
Философ художника перехвалил. Захаров о зрителе думает (нет в мире гройсовского совершенства) и умеет делать зрелищные работы. Его удачи случаются, когда он заставляет подсматривать.
Так получилось в самом значительном произведении Вадима Захарова – памятнике Теодору Адорно во Франкфурте. Посреди городского сквера под стеклянным колпаком стоит натуральный письменный стол, с зажженной настольной лампой, стучащим метрономом, разбросанными рукописями, рядом – массивное кресло. Внедрение в суетное городское пространство кабинета философа так неожиданно, что завистливых глаз от этого памятника не отвести. Останавливаешься и начинаешь думать.