Борис Федоров, основатель Объединенной финансовой группы
Борис Федоров любит вспоминать, как в 1994 г. он на деньги французского банка BNP Paribas создавал Объединенную финансовую группу (ОФГ). Но рассказывать об одной из крупнейших сделок на российском банковском рынке – прошлогодней сделке по продаже ОФГ немецкому Deutsche Bank ему неприятно. Федоров утверждает, что эта продажа проводилась без его непосредственного участия. Тем не менее жизнь борца за права миноритарных акционеров в советах директоров “Газпрома” и Сбербанка после этой сделки радикально изменилась. О своих новых проектах Федоров рассказал в интервью “Ведомостям”.
“Я получаю только то, что нужно для жизни”
– Вы уже выбрали, чем заняться после продажи ОФГ?
– Я стал генеральным партнером фонда UFG Private Equity Fund 1. Генеральный партнер – это менеджер, который отвечает за все операции. Впервые я стал исполнительным лицом в негосударственной структуре. Для меня это новый этап жизни. Одно дело – когда ты основатель, бенефициар, акционер, почетный председатель (такая у меня была должность в ОФГ), это одна стезя. А сегодня я именно менеджер, я отвечаю за все.
– У вас большой фонд?
– Объявленный размер фонда – $250 млн. Но мы не сразу собираем всю эту сумму, а объявляем транши по мере накопления проектов. Первый транш был объявлен в декабре 2005 г. Планировали собрать $60 млн, а собрали $75 млн. Появятся новые проекты – будет следующий транш. Управляющей компанией для фонда является UFG Asset Management (UFG AM), возглавляемая моим партнером Флорианом Феннером.
– Свои деньги вы вложили в этот фонд?
– Фонд международный, зарегистрирован на Каймановых островах, и вкладываются в него международные инвесторы. А я не международный инвестор. Но есть компании, которые представляют мои интересы, они являются участниками фонда. Мы не бегали по миру за инвесторами. Вложились друзья и клиенты ОФГ.
– Продажа ОФГ вас сильно обогатила?
– Продавал не я, потому что все оформлено на юридические лица, в которых я являюсь бенефициаром. Продажа не означает, что я что-то получил. Деньги получают юридические лица, которые владели ОФГ. Я получаю от них только то, что мне нужно для личной жизни. Это совсем другие, сравнительно небольшие средства.
– Какая у вас доля была в ОФГ?
– Могу только сказать, что у меня была самая большая. Сделку ОФГ c Deutsche Bank я комментировать не могу. Если вы хотите обсуждать мои деньги, то мы зря встретились.
– А куда вкладываются деньги, вырученные менеджментом ОФГ от продажи банка?
– В самые разные вещи. Каждый принимает решения самостоятельно. В тех структурах, где я являюсь бенефициаром, решения принимают менеджеры или попечители.
– После того как ОФГ станет российским “Дойче Банком”, вам придется разводиться с ОФГ?
– А я никогда и не “сводился”, потому что никогда не был менеджером ОФГ.
– Но у вас же кабинет в офисе ОФГ?
– На моем офисе написано “Приемная Б. Г. Федорова”, чтобы было понятно, что это не ОФГ. И приемной Федорова в будущем здесь не будет, потому что я теперь стал менеджером фонда. Мы переедем в новый офис в середине марта. Там расположится управляющая компания UFG AM, которая не была частью сделки между ОФГ и Deutsche Bank. В “Дойче Банке” я, вполне возможно, буду консультантом.
– А в UFG AM у вас есть доля?
– Я вхожу в совет директоров. В UFG AM другая структура акционеров, чем в ОФГ, но там я тоже один из основных бенефициаров.
– А как осуществляется переток людей из ОФГ в UFG AM?
– Никакого перетока нет. Наоборот, мы считаем, что будем клиентами ОФГ. Отношения будут дружеские, потому что все друг друга знают уже давно.
– Есть ли какая-то гарантия, кроме вашего честного слова, что вы не передавали в ОФГ инсайдерскую информацию, которую получали в качестве члена совета директоров “Газпрома”, например?
– Во-первых, всем, кто меня знает, моего слова более чем достаточно. Во-вторых, вы, видимо, не очень понимаете, что такое независимый член совета директоров “Газпрома”. Ну какая у него может быть особая информация? Если кто-то скажет, что Федоров что-то из “Газпрома” тащит в ОФГ, расскажите мне, я готов ответить.
– То есть вы поддерживали “китайскую стену”?
– В той мере, в какой это возможно в России. Я никогда не был участником каких-то сделок, не был менеджером. Моя роль в ОФГ всегда была больше консультативная.
“Мы гораздо ниже радара государства”
– Вы сказали, что собрали $75 млн в новый фонд под конкретные проекты. Что это за проекты?
– Мы купили 25% в агентстве путешествий “Куда.ru” и около 47% в золоторудной компании “Сигма”. Еще три проекта надеемся завершить в течение месяца-полутора.
– Из какой они сферы?
– Есть сферы, которые если назовешь, то легко вычислить, с кем ведешь переговоры. Не сомневаюсь, что у нас будут проекты в банковском секторе, рознице, переработке сельхозпродукции, лесопереработке. У нас нет узкой специализации. Мы рассматриваем проекты по нескольким критериям. Во-первых, компания должна иметь перспективы. Во-вторых, должен быть хороший менеджмент, вызывающий доверие. В-третьих, деньги должны идти не на выкуп акций у владельцев, а на развитие бизнеса. Поэтому мы предпочитаем покупать акции новых эмиссий.
– Вы в обоих случаях выкупали новые эмиссии?
– В “Сигме” это была целиком новая эмиссия, на выкуп которой мы потратили $14 млн. В “Куда.ru” частично мы выкупили акции у прежних акционеров, но в основном это тоже была новая эмиссия. Мы вложили туда около $13,5 млн. Вообще, мы рассматриваем проекты стоимостью от $5 млн до $25 млн, в отдельных случаях – до $30–50 млн. То есть речь идет о некрупных по размеру компаниях стоимостью от $10 млн до $100 млн. Я поставил один критерий: проекты не должны быть прямо связаны с государством.
– В России скоро все проекты будут связаны с государством.
– Мы гораздо ниже радара государства. Все эти акции неликвидны.
– А срок вложений?
– Сам фонд, как и все фонды такого типа в мире, рассчитан на 10 лет. Мы бы хотели выходить из проектов в течение 3–5 лет. Но этот срок зависит от конкретных условий. Выход – либо через IPO, либо через продажу стратегическому партнеру.
– Конкуренты вам в спину не дышат?
– У нас гигантская поляна. По моим подсчетам, в стране есть от 5000 до 10 000 компаний, которые нам потенциально интересны. С другой стороны, в фондах типа нашего есть всего около $1 млрд, которые могут достаться максимум 50 компаниям. Весь остальной рынок private equities в России – это деньги олигархов, т. е. богатых людей и крупных корпораций. Наше преимущество по сравнению с ними в том, что мы ни у кого не собираемся отнимать бизнес и действуем на равных, подписываем соглашения, регулирующие наши взаимные обязательства. Мы активно участвуем в развитии этих компаний, выделяем людей на каждый проект. В некоторых случаях будем ставить своих финансовых директоров.
– У UFG AM большой бизнес?
– Есть паевые фонды для людей с относительно небольшими доходами. Тем, кто располагает значительными денежными средствами, мы предлагаем личное управление портфелем. Есть международный фонд UFG Russia Select Fund, в котором $250 млн. Всего у UFG AM под управлением уже более $450 млн. Компания будет активно развиваться, потому что появляются новые продукты. С 1 января 2005 г. мы запустили долговой фонд UFG Russia Debt Fund, в который уже вложено более $50 млн, причем поровну российскими и иностранными клиентами. Наш фонд UFG Private Equity Fund 1 стал еще одним новым продуктом, который клиенты UFG AM, конечно же, не могли не заметить.
– А вы им какую доходность обещаете?
– Я доходность не обещаю. Естественно, что ты получаешь деньги обратно, только когда компания продается. Но если в течение 3–5 лет стоимость наших компаний не вырастет минимум в 3 раза, то я буду считать, что мы проиграли.
– Нормальная доходность.
– В ином случае я буду вынужден признать поражение и уйти из менеджмента.
– Уйти в политику? У вас ведь были политические идеи, движение “Вперед, Россия!”.
– Это, видимо, была ошибка.
– Заниматься бизнесом интереснее?
– Я всегда был экономистом и в политику попал случайно. Политика как наркотик. Я в отличие от некоторых от этого наркотика смог избавиться, прошел реабилитацию и вернулся к тому, что у меня лучше получается. В политике меня понимает лишь 5–10% населения. И биться головой о стену, как некоторые, просто смешно.
Сейчас я принял решение возглавить новый фонд, поэтому у меня никаких планов политической деятельности нет. Если я смогу помочь десятку компаний стать другими, то я получу не только финансовое, но и моральное удовлетворение. Мне эта работа очень нравится. Я теперь как белка в колесе. Встречаешься с огромным количеством настоящих менеджеров, которые хотят разбогатеть, заинтересованы в получении прибыли, дивидендов. Они интересные люди, зачастую уже битые, ломаные, но выжившие в 1990-е гг., и значит, у них есть необходимые для бизнеса качества и им надо помогать.
“Любой олигарх вам скажет: зарабатывать можно”
– Предприниматели из ЮКОСа тоже очень ломаные и очень битые. Вы, кажется, поддерживаете действия властей в отношении менеджеров ЮКОСа?
– Я не поддерживал, но и не осуждал действия властей в отношении менеджеров ЮКОСа.
– Ну вы говорили, что, мол, вам жалко только компанию.
– Рано или поздно те люди, которые ставят себя выше государства, нарвутся. В любой стране мира. Как создавались олигархические империи, нам всем известно. Не надо нам рассказывать, что они либералы, которые стали такими белыми и пушистыми. Многие из этих структур были созданы методами, которые лично я никогда не одобрял. Я всегда протестовал, например, против залоговых аукционов. Есть люди, которые, извините меня, наворовали, а потом хотят жить мирно. Мне, конечно, не нравится, когда власть действует непредсказуемо. С этим есть проблемы. Зачастую действия нашей прокуратуры логическому объяснению поддаются с трудом. И это не придает бизнесу оптимизма.
– Нет ли какой-то новой угрожающей тенденции в действиях властей по отношению к бизнесу?
– Если бы я видел, что есть угрожающая тенденция, которая разрушает бизнес, я бы не стал заниматься бизнесом. Вкладывать деньги инвесторов в ситуации, когда ты чувствуешь, что завтра все рухнет, нельзя. Те примеры, которые мы сейчас видим, – это все эхо 1990-х гг. С моей точки зрения, если ты ничем таким не занимался, ничего не приватизировал, ничего чужого не брал и плюс еще политикой не занимаешься, то шансы заработать деньги хорошие. Любой олигарх, а я с ними тоже иногда сталкиваюсь, вам то же самое скажет: зарабатывать можно. Но нельзя вести себя так, как раньше, ногами открывать двери во все кабинеты, покупать всех и вся. Не все, конечно, мне лично нравится, но мне не все нравилось и в СССР, и в 1990-е гг. Пусть об этих проблемах рассказывают лидеры разных оппозиционных движений.
“Предложение, от которого нельзя было отказаться”
– Почему в этом году в совет директоров “Газпрома” вас выдвинули российские инвесторы, а не иностранные?
– Я четко заявил, что от иностранных акционеров “Газпрома” выдвигаться в совет директоров больше не собираюсь. Я эту часть своей жизни закончил. Более того, я вообще никуда не собирался выдвигаться. Но в последний момент было сделано предложение, от которого нельзя было отказаться. Меня выдвинул российский инвестор – компания “Лидер”.
– А у “Лидера” достаточно акций, чтобы вы прошли в совет?
– У меня нет сомнения, что все крупные российские инвесторы будут голосовать на собрании акционеров вместе.
– Вместе с “Газпромом”?
– Про это я ничего не знаю. В совете число формально независимых директоров может в нормальных условиях достигать даже пяти человек. По международным меркам неважно, от кого человек выдвигался, важно, чтобы он был действительно независим.
– Кто же теперь будет представлять иностранных инвесторов?
– За последние годы доля традиционных иностранных инвесторов в “Газпроме” уменьшилась почти в два раза, до 10%. И для них единственная возможность получить своего представителя в совете – сесть за стол переговоров и выбрать единого кандидата.
– Пять лет вы добивались либерализации рынка акций “Газпрома”, а какая цель теперь?
– Цель – развитие компании. В “Газпроме” еще многое надо улучшать, совершенствовать, продавать. От меня зависит немногое. Но даже если мы добьемся, чтобы соблюдалась процедура по каким-либо вопросам, то это уже хорошо. Эпоха революций временно закончилась.
– У “Газпрома” нет проблем?
– Эффективность “Газпрома” еще очень далека от идеала. Компания стоит сегодня $200 млрд, а вполне могла бы весить и все $500 млрд. Недооценка существенная. Но несколько лет назад задачи были совсем другие: мы пришли в компанию, где не было бюджета, прозрачности, где совет директоров практически не собирался, а государство отстранилось от управления. Сегодня другая ситуация, государство полностью все контролирует. Поэтому мы занимаемся повседневной, рутинной работой.
– Как вы оцениваете стремление “Газпрома” превратиться в супергигантскую многопрофильную компанию?
– Я вовсе не являюсь сторонником скупки всего и вся. Но я уважаю решение главного акционера, который считает, что это правильно. Меня, как независимого директора, больше волнует, сколько денег вкладывается в строительство газопроводов и поддержание добычи. На фоне последних холодов этот вопрос стоит жестко. На последнем заседании совета нас заверили, что с добычей нет проблем. Пиковая добыча в январе показала, что “Газпром” может добывать на уровне 620 млрд кубометров газа в год. Но тревожит, чего нам ждать в будущем. Сейчас у “Газпрома” период побед. Все идет хорошо, цены высокие, либерализацию сделали, капитализация выросла. “Газпром” – это гигантская корпорация, которая, возможно, станет со временем крупнейшей корпорацией в мире. Но я буду всегда вносить долю скептицизма в амбициозные планы и не собираюсь со всем соглашаться только потому, что кто-то так решил.
– Почему совет директоров “Газпрома” ни разу не рассматривал вопрос о бенефициарах компании Rosukrenergo?
– Этот вопрос задавался, были определенные ответы. Очевидно, что это не чисто российский вопрос. Моя личная позиция заключается в том, что не должно быть посредников, “Газпром” должен все делать напрямую. Никому эти скандалы не нужны.
“Пчелки летают, рыбка плещется”
– А как складываются дела в Сбербанке?
– Хотя с котировками акций там все прекрасно, тем не менее многие вещи делаются медленно. Я считаю, что Центробанк должен уйти из Сбербанка, потому что это нонсенс, это конфликт интересов. Центробанк одновременно является и регулятором, и надзорным органом в банковском секторе, и при этом он главный акционер Сбербанка. Главой наблюдательного совета Сбербанка является председатель Центробанка Сергей Игнатьев, и он очень плотно следит за его работой. Но у Центробанка одни интересы, а у Сбербанка – другие. Сбербанк должен деньги зарабатывать.
– Кроме фонда и участия в разных советах, у вас есть еще какие-нибудь проекты?
– Во-первых, сейчас у фонда две компании, через месяц будет пять, а к концу года – 10. Представляете, 10 советов директоров, и в пяти из них я буду председателем. Это уже немало. Во-вторых, у меня масса других интересных дел. Пишу и издаю книги, занимаюсь историей, сельским хозяйством. У меня овечки рожают, корова будет телиться, пчелки летают, рыбка плещется, гуси и куры размножаются.
– Это чистые убытки?
– Почему? Мы едим свои творог, молоко, сметану. Я хочу зарегистрироваться как фермер. Но сомневаюсь, что смогу заработать на этом деле. Это больше для души.