Фундаментальный гобелен
Просмотр этой выставки приводит к редкому чувству полноценно культурного удовлетворения. Во-первых, хотя это и не главное, Белый зал и колоннада музея сверкают праздничной чистотой и парадной красотой, которые два месяца были скрыты за неказистыми выгородками предыдущей выставки “Скрипка Энгра”. И вместо скромного качества досужих художнических опытов знаменитых писателей и актеров на стенах торжественно развешаны несомненные художественные ценности – европейские шпалеры почтенного (пяти-трехвекового) возраста. Они выполняют свое историческое предназначение – украшают интерьер, делают зал величественным и прекрасным. Вообще, в Средние века шпалеры вешали на стены дворцов для тепла, но те, что мы видим на выставке, как и современные ковры, делались больше для красоты и престижа, чем для пользы.
Конечно, получить сильное эстетическое переживание от этих гладко тканых монументальных декоративных полотен довольно затруднительно, но размеры, сложность композиций, символика и, конечно, трудоемкость исполнения (шпалеры ткались годами) и его качество вызывают почтительное уважение. Тем более что шпалеры свежеотреставрированы и радуют глаз яркими цветами. Среди старинных гобеленов существуют потрясающие шедевры вроде “Дамы с единорогом” из парижского Музея Клюни, но в коллекции Пушкинского хранятся скорее ценности и редкости. Несомненный тканый шедевр в коллекции музея относится уже к ХХ в. Это гобелен Жана Люрса “Рекрут ста деревень”, посвященный жертвам немецкой оккупации. Рядом с этим страстным и скорбным произведением даже гобелены по эскизам Фернана Леже кажутся только эстетской дизайнерской забавой.
В таком замечательном историческом окружении в качестве специального проекта (музея и фонда “Екатерина”) помещена новая работа ныне здравствующего художника Гриши Брускина “Алефбет”. К чести автора, в таком соседстве она не только не теряется, а выглядит естественным продолжением и творческим развитием большой культурной истории.
Прежде всего “Алефбет” красив, декоративен, эффектен. Он выполнен в традиционной технике – выткан мастерицами на станке. Насыщенные цвета фона, покрытого цитатами из Пятикнижия, длинная череда загадочных (по крайней мере для неталмудиста) персонажей, плотная, добротная фактура и сложный сюжет – явные художественные достоинства новой работы Брускина. Она состоит из пяти частей, каждая из них, в свою очередь, разделена на четыре части и имеет в каждом ряду по четыре персонажа. Каббалистическая символика числа 4 и герои шпалеры (всего их больше полутора сотен) подробно откомментированы в авторском пояснении. Среди действующих лиц: “человек, чье лицо закрыто тьмой”, “человек с ангелом возле уха”, “демон с птичьей головой”, шестикрылый серафим и падающий огненный демон. Персонажи Торы собраны в “Алефбете” по тому же принципу, что и обитатели самого известного произведения Гриши Брускина “Фундаментальный лексикон”. Только там были участники советского мифа – пионер с горном, пограничник с собакой, ученый с книгой, летчик с картой. (Тоже кому-то надо пояснять, что именно они символизировали.) Позже Брускин воспроизвел членов своего советского лексикона в фарфоре. Гобелен должен был стать естественным продолжением его экспериментов по воспроизведению одного содержания в разных материалах, но оказался, похоже, новым рывком в его тормозившей в последние годы карьере мастера художнической “игры в бисер”, изредка впадающего в сантименты.
В книге, изданной к выставке, “Алефбет” откомментирован текстами философов. Борис Гройс там замечает, что Брускин своим искусством манифестирует себя как “советского еврея”. Но кажется, что именно этой шпалерой и на этой выставке художник как раз такое самоопределение разрушает. “Обыкновенье пряжи”, труд мастериц, теплота нитей – материальность и рукотворность гобеленной техники превращают головной эксперимент с текстом и изображением в продолжение многовековой художественной традиции, где не важно быть советским евреем.
Без гобелена Брускина выставка шпалер в Пушкинском была бы лишена нерва и могла оказаться слишком академичной. А “Алефбет” в другом окружении рисковал проходить только по разряду “современного искусства”. А так старое и новое счастливо для зрителя (и художника) соединились.