СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНИЯ: Последние узники Лубянки

Русскому ПЕН-центру насчитали многие миллионы рублей налоговых недоимок – не с гонораров, заметьте, нынче литературный труд не в цене, а за пользование землей под зданием, когда-то выделенным им на безвозмездной основе московскими властями. Неприятная новость. Но вот еще что – нужно же додуматься: заняться писательской организацией, пытаться возбудить уголовное дело против ее руководителей буквально накануне круглой годовщины одного из самых прискорбных событий в истории отношений между властью и литературным миром.

Это случилось ровно 40 лет назад.

10 февраля 1966 г. в Москве начался суд над писателями Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Вина их состояла в том, что печатали свои художественные произведения, разумеется весьма критически отображавшие советскую действительность, под псевдонимами – за рубежом, в обход цензуры.

Их называли последними узниками Лубянки. Они действительно были последними политзаключенными, содержавшимися под следствием в печально знаменитой внутренней тюрьме накануне ее закрытия.

Что же касается их дела, то такого не было даже при Сталине. Были процессы над подлинными и мнимыми оппозиционерами, политиками, военными, священнослужителями, инженерами, даже над учеными. Но над писателями – никогда. Неугодных судили тайно, при закрытых дверях, “тройками”, уничтожали по одному, объявляя контрреволюционерами, террористами, заговорщиками, иностранными шпионами и т. п. Но вот так, в лоб, открыто – за литературное творчество – такое было впервые (хотя уже прошел суд над Иосифом Бродским, которого отправили в ссылку за тунеядство).

В истории с судом над Синявским и Даниэлем впервые было многое.

Впервые за долгое время власти решились устроить открытый, показательный судебный процесс над инакомыслящими.

Впервые начиная с 1922 г., когда судили руководителей партии эсеров, обвиняемые отказались признать свою вину. (Поэтому в последний момент пришлось сделать судебные заседания де-факто закрытыми, из “непроверенных” внутрь пускали только адвокатов и родственников.)

Накануне процесса в Москве впервые прошла антиправительственная демонстрация протеста. Ее лозунги: “Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем” и “Уважайте советскую Конституцию”.

Впервые процесс вызвал протесты со стороны левых общественных организаций на Западе. В газетах коммунистических партий Франции, Италии, Англии появились гневные публикации. (С этого начался отсчет проблем в отношениях между КПСС и европейскими компартиями.)

Когда объявили суровый приговор: Синявскому – семь лет, Даниэлю – пять, общественность внутри страны впервые пыталась публично заступиться за осужденных: 63 известнейших советских литератора подписали письмо руководителям партии и государства с призывом сохранить Синявскому и Даниэлю свободу, отпустить их на поруки.

Сидеть обоим пришлось почти от звонка до звонка, только в самом конце Синявскому немного скостили срок.

Вскоре в Москве собрался ХХIII съезд КПСС. На нем писатель Михаил Шолохов, сочетавший нобелевское лауреатство с политической репутацией крайнего реакционера, обрушился на авторов “письма 63”: “Иные <...> стенают о суровости приговора. Здесь я вижу делегатов от парторганизации родной Советской Армии. Как бы они поступили, если бы в каком-либо из их подразделений появились предатели? Им-то, нашим воинам, хорошо известно, что гуманизм – это отнюдь не слюнтяйство <...> Попадись эти молодчики с черной совестью в памятные двадцатые годы, когда судили, не опираясь на разграниченные статьи Уголовного кодекса, а руководствуясь “революционным правосознанием”, ох не ту меру получили бы эти оборотни. A тут, видите ли, еще рассуждают о “суровости приговора”.

Вам это ничего не напоминает?

Шолохову ответила писательница Лидия Чуковская: “Ваша позорная речь не будет забыта историей. А литература сама Вам отомстит за себя, как мстит она всем, кто отступает от налагаемого ею трудного долга. Она приговорит Вас к высшей мере наказания, существующей для художника, – к творческому бесплодию. И никакие почести, деньги, отечественные и международные премии не отвратят этот приговор от Вашей головы”. Чуковская оказалась пророчицей: за последние 18 лет жизни Шолохов ничего больше не создал.

Власть же продолжила вытаптывать литературную площадку: арестовали и выслали из страны Солженицына, выдавили в эмиграцию Бродского, Максимова, Аксенова, Войновича, Владимова, Некрасова, Галича и многих других. Окончательно заморозили, высушили духовную жизнь страны. И в итоге иссушили сами себя.

Синявский же и Даниэль, пройдя через тюрьмы и лагеря, вышли на свободу. Они прожили – каждый по-разному – долгую и счастливую жизнь, которая продолжается и после ухода – в людской памяти, в их произведениях.

В историческом же плане права оказалась все та же Лидия Чуковская: “Литература уголовному суду неподсудима. Идеям следует противопоставлять идеи, а не тюрьмы и лагери”.