Балерина поколебала балетный мавзолей
Во время этого “Лебединого озера” в постановке Юрия Григоровича, которое показывали уже в 322-й раз, профессионалы недоуменно кидались друг к другу в антракте с детским вопросом: “Вам нравится?”
У нас Полину Семионову видели только подростком (минутные номера в гала-концертах не в счет), но за ее мировой карьерой здесь следили с ревнивым вниманием. В 2002 г. 17-летнюю выпускницу Московской академии хореографии увел прямо из-под носа Большого и Мариинки Владимир Малахов, предложив ей вместо банального контракта в кордебалете ставку примы у себя в Берлине. А Майя Плисецкая, выдавшая Семионовой золотую медаль на балетном конкурсе в Нагое, назвала ее своей наследницей в искусстве.
В Москве ею гордились, отмечая премии и контракты. И не пожалели для встречи самого дорогого – “Лебединого озера”, в которое она должна была вступить как блудная дочь, вернувшаяся под отчий кров.
Однако для любой молодой балерины войти в этот балет – что лечь в мавзолей. Его легенды нетленны – забальзамированы и вбиты в генетическую память. Темпы оркестра замедлены до летаргических. Танцы отполированы до металлического блеска. Взаимоотношения персонажей отрегулированы с военной четкостью.
Весь этот лоск операционной, на театральном языке называемый традицией, Семионова разрушила. Она не блистала изысканностью линий – ее удлиненная хрупкая фигура под воздействием перегрузок слегка потеряла свою пропорциональность, а стопы – изящество. Техника балерины не настолько феноменальна, чтобы продавать билеты на ее утренние классы. Однако Одетту-Одиллию, давно превратившуюся в гимн совершенной и неживой красоте, она вернула на землю, наделив руками птицы, человеческой душой и экспрессией. Казалось, что театральной условности для Семионовой не существует: перехватив инициативу у мужчин, она в одиночку разыграла заложенный Григоровичем в старый балет сюжет о двойственности человеческой души, неожиданно найдя поддержку не в нерешительном принце, а в Злом гении – харизматичном и точном Дмитрии Белоголовцеве, чей стиль лучше сочетался с заостренным танцем гастролерши.
Семионова до неузнаваемости изменила облик самого спектакля: от мертвенной скуки и бессмысленного совершенства не осталось и следа. Профессионалам было отчего бежать с этого бала, не дожидаясь его завершения, – ведь потом вернуться в мавзолей после встречи с такой Одеттой-Одиллией будет невозможно.