Зайцем будешь?
“Зиме” – первому тексту Гришковца, написанному не для себя, – не слишком везло на сцене. Премьера в 2000 г. – в постановке Виктора Шамирова – была сыграна в антрепризе, и ее законы, по общему мнению, свели на нет задушевный стиль автора, тогда еще не всенародно популярного. Позже и удачнее “Зиму” поставил в Воронеже Михаил Бычков (спектакль приезжал в Москву на “Золотую маску”).
Потом о “Зиме” как-то позабыли, зато Евгений Гришковец за это время стал известен всем и каждому: сейчас уже его имя на афише – само по себе реклама. Получилась занятная вещь: сначала Гришковец приватизировал обыденную речь, сыграл на эффекте узнавания, пересказав знакомые всякому чувства и детские воспоминания как свои. В ответ его полюбили, а теперь, можно сказать, и национализировали: Гришковец стал светским человеком, отвечающим за настроение, коим гомеопатически делится с нами по телевизору. Он сделался привычным, как рекламная пауза, что, в общем-то, грустно – по крайней мере, для тех, кто помнит Гришковца той поры, когда он только приехал в Москву и показывал свои первые моноспектакли (и “Зиму”, кстати, сочинял тогда же).
Все это, впрочем, задевает премьеру в Молодежном театре по касательной. Много шума, несмотря на популярность автора, из “Зимы” тут не делают; выпустили тихонько, на малой сцене, что уже настраивает на доброжелательный лад.
Итак, сюжет на троих: два солдата (Илья Барабанов и Алексей Розин) ночуют в лесу, где должны что-то по сигналу взорвать, а сигнала все нет; солдаты замерзают, вспоминают, как обычно у Гришковца, разные трогательные вещи из детства и, совсем уже окоченев, зовут Снегурочку (Дарья Семенова). Комбинезоны у солдат белые и пушистые, уши в финале торчат – натурально заячьи, а ящик с динамитом мигает разноцветными огоньками, что твоя гирлянда, и кажется, складно все придумал режиссер Огарев, и должно нам всем быть смешно и немного грустно. Но что-то, елки-палки, мешает привычно умилиться и кивать головой: да-да-да, и я так же в школе, и мне хотелось велосипед, а родители так и не поняли, подарили не то, а я, как дурак, писал письма Деду Морозу.
“Зима”-то на самом деле хорошая пьеса, там есть, к примеру, отличный монолог про то, как человеку хочется курить. На премьерной “Зиме”, однако ж, тянет ляпнуть: знаете, детишки, курить-то вам рано еще. И – утю-тю-тю – почесать расшалившимся артистам животики. Но это если сидишь где-нибудь на последнем ряду и не очень-то смотришь этим зайцам в глаза. Потому что глаза их соврать не дадут. Усталость и скорбь в тех глазах, и эхо проклятых вопросов, мучающих зимой любого артиста, который пока еще не дослужился до звания народного: ну сколько же мне, блин, играть эти утренники? Видал я ваших детишек знаете где?
Но только вот так нехорошо об актерах подумаешь, как они же тебя и устыдят, напомнив (словами Гришковца), что детям все равно радость, как бы ни кривлялись перед ними похмельные зайцы и мишки. И вот этого тебе, взрослому дураку, не понять, и потому ты, дурак, и злишься – про то, стало быть, и спектакль.
Так будем же как дети и дружно, вместе с зайцами, позовем: “Сне-гу-ро-чка!” (три раза).