ЮБИЛЕЙ: Импульс великой утопии

Мы его давно ожидали – и даже вычислили. Надеюсь, мне поверят в этом на слово. Ход этой моей мысли за десять лет до его появления был прост. “В их партии, – говорила я в те баснословные года, – сколько-то миллионов. Неужели в ней не найдется один (нужен всего один!) добросовестный карьерист, который захочет войти в историю – но при этом освободит страну!”

Мерзость настоящего была ясна. О конкретике возможного будущего (как именно освободит?) не думал почти никто (что потом тяжело сказалось и сказывается до сих пор). Думалось только об очень решительном шаге от насилия как способа управления.

И когда в 1978 г. среди секретарей ЦК вдруг появился 47-летний – мы всей семьей его опознали. А. П. Чудакова, моего однокурсника, в этой мысли особенно укреплял главным образом год окончания Горбачевым нашего университета. “Пойми, – говорил он горячо, – он кончил, когда мы были на втором курсе. Помнишь тогдашнюю атмосферу?..” Да, доклада Хрущева еще не было, но брожение-то уже было. Нет, нет, тот, кто зацепил это время (или оно зацепило его – кружки неомарксистов на истфаке), единодушно решили мы, это человек уже совсем другой закваски.

И потом – в молодые годы, еще не забурев на своей комсомольской работе, услышал доклад Хрущева...

Позже стало ясно еще одно: человек, увидевший пример Солженицына. А пример этот был живой демонстрацией новой поговорки: “И один в поле воин!” Уверена – без этого примера не поверил бы Горбачев, что можно одному повернуть ход истории.

Началось новое историческое время – волей одного человека.

Но не все это различили. Долгое время действовала историческая память об “оттепели”. Шли споры: “Печатайте, печатайте Булгакова – торопитесь, пока щелка!” – “Если щелка, то мне не надо: я в щелки не лазаю!”

В редакциях журналов и газет повторяли: “Куй железо, пока Горбачев!”

Взбодрившиеся шестидесятники, истосковавшиеся по возможности “труда со всеми сообща”, с удовольствием произносили: “Я в команде Горбачева!” Люди, давно не верящие ни в какой социализм, бездумно подхватывали горбачевское “Больше социализма!” – ради “командной” поддержки человека, явно обновляющего страну. (На одной конференции говорила я осторожно: “Почему – больше? Может быть – как раз меньше?”)

Не забуду момента на каком-то то ли съезде, то ли еще где-то – Горбачев говорит: “Вот нам сейчас часто говорят – надо бы стукнуть кулаком!” Поднял руку, показал сжатый кулак, помолчал. И вдруг сказал неожиданно искренне и просто: “Вообще – можно... Но – не хочется!” Вот это и было то, что так долго ожидалось, – рвотный рефлекс против насилия. Он обнаружился неподдельно. (Хотя и были потом и Тбилиси, и Вильнюс. Но скоро только сказка сказывается.)

Многие уверены, что все одним миром мазаны и что все детерминировано: бытие определяет сознание. И как-то незамеченным остается явление глубоко значительное: личный выбор, совершенный этим человеком. По моему счету, минимум дважды.

“Нефть, нефть: кончились нефтяные деньги – у него не было другого выхода!” Был. Еще лет 15, а то и 20 спокойно бы догнивали. А Горбачев бы жил-поживал не хуже Брежнева.

К этому выбору еще вернусь. Второй был сделан в Форосе, 18 августа 1991 г. Знал – не знал, предполагал – не предполагал – разговор особый. Но когда они (ГКЧП) к нему прилетели, в тот день, находясь в предельно уязвимой для мужчины позиции – в окружении близких, детей и женщин, – он, кто много раз балансировал на краю чрезвычайных мер, вдруг остановился. Запах убоины, мертвечины, которым повеяло от вставших на пороге его дома, заставил, возможно, отшатнуться. Подчеркну только сам акт выбора – в пользу добра, в отвержение зла. “Какое тут добро? Он и слов-то таких не знает!” Есть, есть первоначальные стимулы крупных человеческих действий. А расчеты, политика – это уже следующая стадия.

О первом выборе. “Он не хотел крушить социализм! Если бы знал, что он рухнет, – никогда бы не начал!” Позвольте не согласиться.

Как мало кто другой, знал Михаил Горбачев свою партию. И очень хорошо знал свойства той системы, которую партия создала и отладила “под себя” – под свое самодержавие и самосохранение.

Кто, как не он, должен был знать: сорганизована, сцементирована так, что камешка не тронь – все может посыпаться! Знал – и тронул. Как же так? А как выходят в Атлантический океан на яхте? Хотят доплыть – твердо зная, что всякое может быть.

Хотел ли конца социализма? Нет, не хотел. Надеялся выплыть и доплыть – до человеческого его лица...

Боялся, наверно, и очень – знал, что велик, очень велик риск обрушения. Только знал, что нельзя – то есть отвратительно – жить и дальше под этой кровлей. Вот то самое – “не хочется!”

И вступил в ситуацию с открытым финалом.

Мужественно, как отважный мореплаватель, пустился в плавание по воющему океану.

Теперь едва ли не главное. Почему надеялся-то? Почему, если знал систему, не понял, что не просто риск, а что это устройство нереформируемо по определению?

Отвечаю: а вера? Продолжал действовать импульс Великой Утопии.

Бывают Великие Ошибки – открытие Америки, например.

Ошибка в расчете Горбачева – последний нам с вами, соотечественники, подарок от более чем семидесятилетнего Большого Эксперимента, который он завершил, того не желая.

И безо всякой иронии наша ему благодарность – за мужество, за решимость начать. Примите поздравления, Михаил Сергеевич!