Ушла на морское дно
Француз Пьер Лакотт приобрел в России известность роскошной “Дочерью фараона” в Большом театре. Эксклюзивные постановки классических спектаклей десятилетиями остаются самым востребованным продуктом на балетном рынке, а Пьер Лакотт – единственный человек, пополняющий сегодня их фонд. В 1970-е Лакотт прославился “Сильфидой”. Он был таким же властителем дум, как и Морис Бежар: те ценности классического танца, которые увековечивал Бежар в спектаклях на музыку Булеза и Штокхаузена, Лакотт нашел в эпохе романтизма. Оказавшись сверстником первых музыкантов-аутентистов, он пришел к счастливой мысли реанимировать утраченные балеты. В то время специалистов в балетном источниковедении было так мало, что изобретательные стилизации Лакотта казались подлинниками.
Сейчас времена другие, а Мариинка – один из лидеров научной реконструкции. В ее репертуаре – “Спящая красавица” 1890 г. и “Баядерка” образца 1900-го. На их фоне творение Лакотта выглядит чистой фантазией. Оно имеет мало отношения к “Ундине” Жюля Перро – одного из создателей романтического балета – и призвано скорее продемонстрировать разнообразие классической выучки труппы.
“Ундина” – балет, максимально приближенный по стилю и сюжету к “Сильфиде”. Порожденный романтической модой на волшебства, он тоже рассказывает о несовместимости мечты и реальности, о любви простого смертного и фантастической девы, которая уводит жениха прямо из-под венца. Романтической российской версии, которую Перро поставил для Карлотты Гризи в память об их романе эпохи создания “Жизели” и в которой спектакль заканчивался идиллической сценой соединения влюбленных в подводном царстве, Лакотт предпочел раннюю, лондонскую, где рыбак Маттео возвращается к своей невесте Джаннине, а Ундина – в море. Однако либретто лондонской редакции хореограф наложил на клавир петербургского спектакля, и теперь без программки разобраться в происходящем на сцене невозможно. Ундина стала являться Маттео вовсе не в снах, а наяву, добропорядочный рыбак, честно собиравшийся жениться на своей невесте, превратился в злостного обманщика, а Джаннина испарилась посреди спектакля без следа.
Но проблема не только в отсутствии логики – в бессловесном искусстве балета встречаются и более запутанные истории. Казалось, у хореографа, множившего эту тему в постановках “Тени”, “Бабочки”, “Озера фей”, не осталось никаких темных пятен в противопоставлении земного и небесного, реального и фантастического. Но в “Ундине” Лакотт демонстративно отрекается от воспроизведения родовых особенностей романтического балета. Вопреки всем законам жанра (и возможностям танцовщиков 1840-х гг.), крестьяне танцуют на пуантах, а наяды каким-то причудливым образом осваивают сальтареллы и тарантеллы. Дети, всегда украшавшие старинные балеты, на протяжении всего действия путаются под ногами взрослых, комически копируя их движения. Пара невразумительно заламывающих руки стариков в черном то и дело вылезает на передний план, оттесняя танцующие массы. Бессчетные кордебалетные группы сшибаются в переплясах так, что за ними исчезают исполнители сольных партий. На сцене царит такая сумятица, что сложно разобраться не только в родственных связях. Хореограф игнорирует мизансцены, подробно описанные современниками Перро, но пристраивает пространные ссылки на “Жизель”, а также самоцитаты из “Сильфиды”, “Натали, или Швейцарской молочницы” и “Дочери фараона”. Самым неудачным номером оказалась знаменитая игра с тенью – танец, в котором Ундина обнаруживает, что стала смертной. Маловразумительное плескание рук по сцене ничем не напоминает выразительного сочетания виртуозных pas и богатой мимической игры, которая попросту отсутствует в новом спектакле.
Будто сдавая экзамен на знание балетной техники, хореограф накручивает одну виртуозную комбинацию за другой. В них мелкое балетное кружево старинной французской работы соединяется со спартаковскими полетами. И все же отличить деву моря от простой рыбачки в танцах невозможно. Лакотт использовал весь энтузиазм и технический запас кордебалета, корифеев и исполнителей главных партий – героически вынесших два спектакля подряд Евгении Образцовой (Ундина) и Леонида Сарафанова (Маттео). Но даже не пытался замаскировать мышление хореографа ХХ в.: “Ундину” он утопил в одном громадном гран па, а сам оказался на дне многослойного романтического балета.