Проверенный балет

Среди десятков провинциальных театров России красноярский балет в последние годы выглядит чуть ли не образцовым. Три года назад его возглавил молодой и энергичный московский хореограф Сергей Бобров. Он укомплектовал полуразвалившуюся труппу, переманил к себе крепких солистов из других театров, наладил связи со столичными артистами. Коллектив постоянно выпускает премьеры, вернув в репертуар практически всю русскую классику. Регулярно выезжает на гастроли за рубеж. Второй раз участвует в Национальном театральном фестивале “Золотая маска”.

Московский показ “Ромео и Джульетты” должен был знаменовать художественный триумф тихой провинции, и стать его свидетелем явился весь столичный балетный бомонд. Однако вместо этого красноярский балет явил миру банальное советское благополучие.

Сорокатрехлетний Бобров, начинавший оригинальными постановками “Царь-рыбы” по роману Виктора Астафьева и “Антигоны”, теперь отдает преимущество валютоемким названиям – до “Ромео” были “Щелкунчик”, “Баядерка”, “Дон Кихот”, “Спящая красавица”. Обращаясь к классическим сюжетам, Бобров, 20 лет солировавший в спектаклях Большого театра, кажется, и сам не замечает, как взгромождается на котурны Юрия Григоровича. Искренне стремясь соответствовать сегодняшнему времени – его мобильности, хореограф начинает с урезания партитуры: трехактный балет Прокофьева в интерпретации красноярцев длится два часа. По рецепту Григоровича Бобров избавляется от второстепенных сцен и второстепенных персонажей, а художник Дмитрий Чербаджи – вслед за художником Григоровича Симоном Вирсаладзе – превращает Верону в суровый остов грузинской крепости. Так заостряли конфликт на театральном языке 1960-х. Как показывает практика Красноярского театра, он все еще востребован – в мировых провинциях, где лейбл русского балета намертво припаян к схеме знакомого сюжета.

Оказавшись в заданной системе координат, память тела – самый жесткий контролер и цензор балетного человека – надиктовывает хореографу все новые и все более мелкие цитаты: белоснежный хитон и семенящие pas de bourree Джульетты, кувырки Меркуцио и пуанты его скрывшихся под масками друзей, искривленный в воображаемом вопле рот и вздыбленная в ecartes Леди Капулетти над телом Тибальда – все напоминает о “Ромео и Джульетте” Григоровича. И даже редкое умение с толком распорядиться кордебалетом, поставив незамысловатые, но эффектные танцы, выдает в постановщике ученика, изучившего километры видеозаписей мастера. Разница лишь в том, что у Григоровича, поставившего “Ромео” в Большом в середине 1970-х, железная поступь веронцев, вороньи полеты Тибальда, андрогинные повадки Меркуцио, инфантильность Ромео и Джульетты не воспроизводили чей-то канон – хотя Григорович тоже был не первым, кто ставил “Ромео”, его спектакль был самостоятельным произведением.