Адом наперед
Миражность, собственно, в том, что популярный артист Безруков, предполагавшийся в “Похождениях” главной действующей единицей, на деле абсолютный ноль. Его десяток фирменных гримас и неуклюжее порхание по сцене едва не сводят на нет всю затею – вряд ли актерское самолюбование входило в придуманные режиссером правила игры, но на публике ничего другого Безруков сегодня выдать, похоже, не в состоянии. Задача хамелеонничать и отражать, как зеркало, всех прочих персонажей провалена актером так безнадежно, что любой сценический дуэт обессмысливается. Программка между тем выглядит роскошно: Плюшкин, к примеру, – Олег Табаков, а Собакевич, попробуйте-ка представить, – Борис Плотников.
Худой и осанистый Собакевич позволяет угадать, что каждую роль Миндаугас Карбаускис сочинял как жесткий корсет. Плотников работает в спектакле четко и сдержанно, а именно это и требовалось – притянуть и сфокусировать зрительский взгляд на те несколько минут, до которых сжата роль: гоголевский том впечатан в два часа, поэтому распускаться недопустимо. Но, кроме Бориса Плотникова, форму не держит почти никто, включая Олега Табакова в роли Плюшкина – умильно-добродушного и ватного сверх меры.
Распущенность заразительна – не будь Безруков так занят желанием покрасоваться, связи между персонажами могли бы наладиться, и стало бы видно, что Чичиков хочет от помещиков не одних только ревизских списков мертвых душ.
В каждом дуэте – с Плюшкиным ли, Маниловым (Алексей Усольцев), Коробочкой (Ольга Блок-Миримская) или Ноздревым (Дмитрий Куличков) – смутно проглядывают отношения возможного и желанного родства. Отец ты мне, мать, брат? – искательно мог бы заглядывать Павел Иванович в глаза своих визави. Не зря же в начале и финале Карбаускис выводит на сцену маленького Чичикова – ребенка в таком же пальто и картузе, как у Безрукова. Ход рискованный, а потому наверняка обдуманный со всех сторон – Миндаугас Карбаускис не за здорово живешь заработал репутацию самого серьезного московского режиссера из поколения 30-летних и ради мелочей подставляться не стал бы. Но мысль не отыграна, а значит, неприкаянность маленького Чичикова неизбежно будет выглядеть сентиментальным штрихом, не слишком уместным в подчеркнуто жесткой структуре спектакля.
Миндаугас Карбаускис и художник Сергей Бархин придумали “Похождение” как инфернальное путешествие Чичикова из грязи в князи. Грязь, совершенно буквальная, толстым слоем лежит по всей авансцене, так что ходить по ней можно только в валенках с калошами, надетыми поверх обычной обуви. Остальное пространство сцены отрезано обшарпанной стеной. Оставив валенки в грязи, Чичиков открывает дверь и заходит в пустой дом Манилова; стена при этом уезжает в сторону, но за ней оказывается точно такая же, скрывающая дом Собакевича, где, разумеется, будет то же самое. Интерьеры, которые открываются по ходу действия, разнятся только парой деталей: например, в таком же пустом, как у всех, доме Плюшкина кривая дверь и стул, складывающийся набок при попытке на него сесть.
Упрощенная Дантова схема, круги ада в разрезе. Что будет за последней дверью, можно, в принципе, уже догадаться, но трюк впечатляет – они живые!
Они стоят в клубах пара, фыркают и жуют сено. На них нет всадников, но откуда эта тройка явилась, спрашивать излишне. Между прочим, когда этот фокус повторят на другой сцене, из него исчезнет доля шутки, которая уравновешивает апокалиптическую картину. А пока что – в Камергерском переулке – и реальная грязь, и настоящие кони остроумно отсылают нас к той странице мхатовской истории, где описаны эксперименты Станиславского с натурализмом. Если вспомнить, что самым известным из них была постановка толстовской “Власти тьмы”, то шутка вряд ли покажется случайной – никаких других властей в новом спектакле не предполагается. Мир “Похождения” так явно потусторонен и при этом логичен, что даже финальная картина, придуманная Карбаускисом, не выглядит дикой: а дело, видите ли, в том, что все эти гоголевские мертвецы довольно громко храпят.