Тише винтишь – лучше будешь
Но сначала о грустном. Как известно, во многия знания – многия печали. Мне тут дали запись “Поворота винта”, поставленного Люком Бонди в Экс-а-Провансе, – и я как раз в день премьеры ее посмотрел. Вечером же режиссура Дэвида Маквикара и оформление Тани Маккаллин обнаружили явное знакомство с работой Бонди. Допустим, организующие пространство подвижные полупрозрачные ширмы и прямоугольный просвет в глубине, периодически пожираемый черным задником, можно счесть схожими идеями, которые, не сговариваясь, пришли в голову сначала одного, а потом другого сценографа. Но уж мизансцена появления на озере призрака утопленницы мисс Джессел повторена буквально. И игрушечная лошадка стоит там же, где у Бонди... Хорошо, а если б я не видел этой записи? Тогда придется признать, что других существенных претензий к Маквикару нет. Уже недурно – поскольку “Макбет”, поставленный им пять лет назад в Мариинском театре, просто провалился.
В “Повороте винта” никакого сильного оригинального решения режиссер не предложил, но спектакль по крайней мере корректен, история рассказана внятно и с чувством. Все исполнители и актерски точны и убедительны, и пели хорошо, особенно Ирина Васильева – Гувернантка и Любовь Соколова – Джессел. А 12-летний воспитанник Хорового училища имени Глинки Николай Ирви (Майлз) – просто замечательно. И бриттеновская партитура, похожая на паутину, полную капель, лепестков и ломких хитиновых скелетиков, истонченно-хрупкая и потому вызывавшая тревогу за нее – зная напор и темперамент Валерия Гергиева, – вполне уцелела. Дорогие нюансы, прихотливые повороты, хитросплетения ансамблей – все было на месте: вот что значит тщательная кропотливая подготовка (дирижер-ассистент Павел Смелков).
Конечно, Гергиеву Вагнер ближе Бриттена и камерный оркестр порой звучал очень широко и крупно, но, быть может, так и нужно, чтобы это изящное произведение не потерялось в огромном зале императорского театра.
И кстати, вот что при таком увеличении удалось разглядеть.
Когда главной темой этой оперы называют утрату невинности, драму взросления, предполагается, что невинность – вещь, безусловно, хорошая. Призраки умерших слуг Куинта и Джессел, заявляющие свои права на души маленьких Флоры и Майлза (в спектакле – и на тела: Куинт в “ансамбле соблазнения” буквально носит Майлза на спине), основываются на неких прижизненных отношениях с детьми. Что должно вызывать праведный антипедофильский гнев и сочувствие Гувернантке, стремящейся избавить воспитанников от власти потустороннего Зла. У Маквикара Зло особенно злобное: Куинт как разбил голову, так и ходит с огромной кровавой раной на виске, и Джессел выглядит, будто ее только что вытащили на берег. Но это странным образом не пугает детей – да и не может: ведь в музыке их отношения полны взаимного притяжения. Кажется, Бриттеном владела та же мысль, что Чеховым в “Черном монахе”: “Зачем, зачем вы меня лечили? Я сходил с ума, но зато я был интересен и оригинален... Я видел галлюцинации, но кому это мешало?” Майлз, побуждаемый Гувернанткой, произносит заклятье, изгоняющее призрак, – и умирает. Возможно, эта смерть – плата за отказ от своей инакости.
Право, “Поворот винта” в стремительно унифицирующемся мире становится неожиданно актуален.