Прощальная вечеринка
Больше года назад художник Дмитрий Крымов, его студенты-сценографы и актеры, с ним работающие, нашли пристанище в студии на Поварской. Именно здесь и были сыграны эти ни на что не похожие постановки, в которых главными стали не слова, а линия, цвет, пластический образ: жутковатые “Недосказки”, пронзительные “Три сестры” (они же – “Король Лир”), изысканно красивый “Донкий Хот”. Новый спектакль “Торги” – о том, что дом отбирают.
В пустом зале несколько молодых людей (три девушки и двое юношей) строят из песка здание с множеством окон. Украшают его сушками, водружают табличку “Поварская, 20”. Топография окрестностей в целом узнается: неподалеку уже есть такая же песчаная церковь, а еще сталинская высотка, Кремль и бульвар с деревьями из прутьев веника. Откуда-то из-за дома достают кукол – трех длинноруких сестер, чайку с огромными крыльями. Разговаривают актеры репликами из чеховских пьес, из которых составлен совершенно безумный микс: каждый из них то Тузенбах, то дядя Ваня, то Раневская, а то Шарлотта. А в какой-то момент – и герои комедии дель арте: ведь, по мысли режиссера, чеховские персонажи вполне укладываются в маски-типажи.
“Торги” – это одновременно и спектакль, и акция протеста. Временами он смахивает еще и на студенческий капустник: иногда мешанина из чеховских фраз звучит совершенно по-школярски. Но эта недовыстроенность, похоже, сделана специально: у Крымова бывали и более крепко сбитые постановки. Просто здесь особая ситуация – прощальная вечеринка. А именно эта смазанность лучше всего передает состояние потерянности, сидения на чемоданах в доме, из которого уже вывезли мебель, на полу валяется мусор и гуляют сквозняки. В этой сбивчивости слышна скороговорка ухода, невнятица расставания – что ни скажешь, все невпопад.
А потому и главный герой “Торгов” – вовсе не кто-то из персонажей (хотя все актеры на месте и хороши), а сам зал. Большая комната с белыми стенами, с затейливо украшенным потолком и окнами, занавешенными плотными шторами. Крымов будто режиссер, которому важно выгодно подать любимую актрису, дает нам почувствовать эту комнату, увидеть ее разной. Вот такая она, когда гасят свет. А такая – когда зажигают свечи. А так в ней звучит пение. Смех. И плач. А теперь представьте, какой она станет, когда из нее все уйдут.
Но пока еще не ушли, пока танцуют, спорят, ищут пути спасения. “По-оперному” выпевают какие-то совершенно незначительные фразы. Сначала не ясно, почему именно их: ну чего, ей-богу, твердить про конфеты, которые съел Соленый, про то, как принимали в Харькове, или вот еще фразочка: “А у меня уже прошло два года, как запоя не было”. Потом понимаешь: в памяти вечно застревает какая-то ерунда – взгляды, словечки – и они-то по-настоящему и мучают. Пение переходит в плач, в отчаянную мольбу (“Анатолий Александрович, заберите нас с собой в Париж!”) и даже в лихой регтайм. Стенай – не стенай, юность берет свое. В молодости ведь никогда по-настоящему не верится, что прощание навек.