Слишком рыжее барокко
Фестиваль “Антиквариум” проходит впервые, но это как раз тот случай, когда стоит не изумляться новому начинанию, а удовлетворенно заключить: наконец-то! Как следует из названия, фестиваль посвящен области в России все еще не совсем освоенной – старинной музыке и старинному способу ее исполнения, именуемому историческим исполнительством или аутентизмом. Если кто думает, что за этим кроется реанимация забытых музейных останков, то это не так. Историческое исполнительство подразумевает, что если играть музыку по законам ее эпохи, то случается чудо – преодоление необратимости времени. Возникает контакт – живое общение с ушедшими мирами, тактильное ощущение прошлого. Этим эффектом и объясняется популярность аутентизма на Западе, где он не изысканная мода и не приют радости для знатоков, а нормальная отрасль музыкальной индустрии, для вхождения в которую специальная слушательская подготовка вовсе не требуется.
У нас до такого еще далеко, но правильные шаги предпринимаются. Уже шесть лет существует фестиваль Early music со штаб-квартирой в Петербурге. Фестиваль “Антиквариум” – новый московский проект (арт-директор Ольга Филиппова), выполненный по международным правилам: лаконичный формат (три дня), разнообразная, но сбалансированная программа (ведущие европейские школы – французская, немецкая, итальянская), российские и западные коллективы.
В числе последних оказались два, чьи версии музыки барокко оказались полярно противоположными. Согласно одной из них барокко не только способ театрализации реальности, придуманный эпохой упругих шелков, высоких париков и шелестящих клавесинов. Это апофеоз здорового, сбалансированного ощущения жизни и естественного языка искусства. Программа “Лишь Телеман” норвежского ансамбля Bergen Barokk была придумана крайне академично: инструментальный жанр трио-сонаты сменялся вокально-инструментальным жанром кантаты, а к трем постоянным инструментам (клавесин, виола да гамба, блокфлейта) добавлялись то сопрано (Муна Йульсруд), то виолончель (Павел Сербин). Однако возникал гипнотический эффект, а все потому, что музыканты из Бергена опирались на ключевой принцип барокко – внимание к деталям. Слушая их Телемана, мы учились способу восприятия мира – неспешному и подробному. Замечая, как звук рождается, угасает и возвращается в виде обертона, мы учились управлять временем своей жизни, которое раздвигалось вместе с нашим вниманием.
То, что барокко – повод и для экстремальных ощущений, отчаянно пытался доказать ансамбль Red Priest из Великобритании, эксплуатирующий бренд венецианского мастера Вивальди, которого за огненную масть при жизни звали “рыжим священником”. Программа оказалась до того загружена спецэффектами, словно Вивальди – отец рок-н-ролла. Костюмы поп-звезд, венецианские маски оптом и в розницу, рыжее пламя (видео) и дым произвели впечатление: из музыки, которую у нас играют в подземном переходе (“Времена года”), устроено шоу. Программа Red Hot Baroque стала очередным доказательством того, что все прекрасное беззащитно перед грозным дыханием масскульта. Смиримся: барокко может быть любым – красным и жгучим. Но только не электронным! Когда вместо живого звука, окруженного нежными обертонами, слышен электронный напор, не спасает ни бешеная энергия исполнителей, ни головоломная виртуозность руководителя ансамбля Пирса Адамса, играющего на десяти блокфлейтах, иногда – на двух сразу (тихое соло в первом отделении – лучший музыкальный фрагмент вечера).
Скорее всего доля вины лежит на акустике Театрального зала Дома музыки, где сложновато играть без усиления, и все же впору спросить: надо ли затевать изысканное путешествие во времени, чтобы оказаться в самой что ни на есть неприглядной современности?