Борис Годунов без страны и народа
Поставленная Тарковским еще в 1983 г. на сцене “Ковент-Гарден” с Робертом Ллойдом в заглавной партии, опера Мусоргского в 1990 г. ожила в Петербурге благодаря скрупулезным усилиям лондонских соавторов Тарковского – группы режиссеров и художников (в том числе сценографа Николая Двигубского). Ожила в штучной работе с петербургскими артистами, во всем объеме поэтической режиссуры выдающегося мастера, к тому же с Ллойдом, мощным протагонистом замысла Тарковского и истинным трагиком оперной сцены, – он спел и в петербургском варианте. Четыре года, согласно договору с театром “Ковент-Гарден”, спектакль держался в репертуаре.
Однако жизнь ушла из него куда раньше. “Раритетный” Ллойд осчастливил нас лишь в первых премьерных спектаклях, и неизбежная череда вводов (не только на роль Годунова) обескровила и задушила живой и страстный мир “Бориса” Тарковского – мир идей-образов, никак не сводимых к внешнему рисунку. Силуэт Троицы и фигура Ангела, золотой шар маятника-глобуса, бесшумно скользящий в арке-проеме, и рядом белоголовый отрок, “включающий” этот пульс в больной душе Бориса, – все эти ударные постановочные эффекты, лишенные сильнейшего артистического наполнения, стали неодушевленным и скучным умозрением.
Вздумав сегодня вернуть спектакль в афишу, Гергиев явно и не помышлял о приближении к раритету. Вместо соавторов Тарковского над возобновлением “Бориса” потрудился Иркин Габитов – потрудился в меру выкроенных ему для работы дней (трех? двух?..) и его собственных представлений о том, “как это было”. В 1990 г. при переносе “Бориса” Габитов значился ассистентом режиссера, но, кажется, главное в спектакле Тарковского он проглядел. Почти все сцены там проходили прилюдно, “на зрителе”: ниши, логова-норы у подножия крепостных стен усеивал народ. Кто посматривал, кто подремывал... Если и смотрели во все глаза, не видели очевидного. Спали беспробудно, вповалку, пока над их головами расхаживали по помосту Царь, бояре, поляки, властолюбцы, проходимцы, вовсю сплетались нити заговоров, сети интриг. В народной сцене под Кромами, отбушевав, толпа замирала в мертвой спячке. Народ – сторонний наблюдатель, проспавший свою историю, упустивший шанс, прозевавший судьбу... Режиссер нынешнего спектакля упускает как эту мысль, так и сам народ, являющийся нашему взору лишь в собственно народных сценах (спели – ушли). Причем массовка движется точно так же, как и во всех оперных возобновлениях Габитова: с жирно утрированной характерностью, вульгарно-иллюстративной жанровостью всех сцен.
В “Борисе Годунове” Тарковского трагедия народа и трагедия царя были пригнаны друг к другу как никогда плотно. Лишний, чужой, непростительно незаурядный в дремотной и дикой стране, Борис, казалось, был человеком из будущего, вынужденным жить в настоящем. Дома, в тереме, у него своя Россия: струящийся по сцене рукотворный “чертеж земли Московской”, созданный по законам красоты, просвещенности, гармонии: карта будущей России? Вмешаться в судьбу России, вывести ее из дремоты, возглавить путь к ее преображению – вот зачем Борису власть. Дотянуть страну до уровня собственных притязаний: уподобить себе. Действие во изменение больного мира – контакт с ним – и неизбежное взаимоуподобление. В греховном мире – греховные методы.
Владимир Огновенко в роли Бориса – единственный в сегодняшнем спектакле, кто наследует здесь самой сути концепции Тарковского, пусть и в отсутствие другого полноценного полюса трагедии – трагедии народа. Уже в прологе на царство венчают правителя, пораженного жалом рефлексии, и тот спешит покинуть помост – здесь он чужой. А в сцене галлюцинаций Борис прячется в складках карты, зарываясь в спасительные, нарисованные “границы, реки, грады” – как затравленный зверь в родную нору. Вокально и, шире говоря, музыкально Огновенко живет всецело в мире страстей Мусоргского-Тарковского. Сатанинское обличье Рангони в исполнении Евгения Никитина, искусительные его призывы к Марине (однокрасочно поданной Ольгой Савовой) тоже заставляют вспомнить тот, прежний спектакль с Сергеем Лейферкусом в партии политика-иезуита. Вот, кажется, и все, чем исчерпывается прежний актерский объем возобновленного “Годунова”. Похоже, другим, не менее опытным мариинским артистам попросту не хватило времени – подчас даже на освоение / вспоминание своих партий: Николаю Гассиеву (Шуйскому) приходилось весьма издалека подплывать к нужной тональности, а Александр Морозов (Пимен) был обречен почти беззвучно прошептывать все низы в чужой для его голоса партии.
К немалому изумлению, и оркестр Валерия Гергиева существует в новом “Борисе” лишь в рамках грамотности, корректности звучания. А Мусоргский, превращенный в фон, лишился драматургии тембров, музыкального эффекта смены зрительных планов... всех мощных драматургических узлов оперы. Говоря словами самого композитора, “красивенькими звуками не обойдете!..”
Тем не менее имя Андрея Тарковского станет беспроигрышным козырем в сегодняшней афише Мариинки.