СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНИЯ: Выстрел в Переделкине
Ласковым воскресным майским днем на подмосковной даче в Переделкине хозяева и гости собирались обедать, когда в глубине второго этажа хлопнул выстрел. Его никто не услышал – стреляли через подушку. Маленький мальчик, сын главы семейства, пошел наверх звать отца к столу – и нашел бездыханное тело. Покончил с жизнью знаменитый советский писатель Александр Фадеев. Это случилось 50 лет назад, 13 мая 1956 г.
В истории литературы, в том числе и советской, есть множество случаев добровольного ухода поэтов и писателей из жизни: Гаршин, Есенин, Маяковский, Цветаева, Хемингуэй, Мисима, Шпаликов. Давно замечено, что литераторы больше подвержены суициду, чем люди других творческих профессий. Об этом написал интереснейшую книгу “Писатель и самоубийство” Григорий Чхартишвили, больше известный как Борис Акунин.
Но смерть Фадеева стоит в истории страны особняком. Его выстрел в сердце прогремел на всю страну почти так же, как хрущевский “секретный доклад” на ХХ съезде. Наложил на себя руки человек, полтора десятилетия стоявший во главе Союза писателей СССР, официальный советский классик, политик от литературы, член высших органов партии, депутат, любимец Сталина. Правда, в последнее перед смертью время Фадеев был уже в опале – его сместили с поста генерального секретаря Союза писателей и из членов ЦК КПСС перевели в кандидаты.
Вырвать гибель Фадеева из контекста общественной атмосферы 1956 г. невозможно. Прошло неполных три месяца после того, как Хрущев в том самом докладе разоблачил Сталина. Но память о выстреле в Переделкине дожила до наших времен в бесконечно упрощенном, черно-белом виде.
Предсмертное письмо Фадеева, которое первым делом изъял примчавшийся на место трагедии тогдашний председатель КГБ генерал Иван Серов, разумеется, в то время не могло быть опубликовано. Ведь в нем были такие строки: “Не вижу возможности дальше жить, так как искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы – в числе, которое даже не снилось царским сатрапам, физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих; лучшие люди литературы умерли в преждевременном возрасте; все остальное, мало-мальски способное создавать истинные ценности, умерло, не достигнув 40–50 лет.
Литература – это святая святых – отдана на растерзание бюрократам и самым отсталым элементам народа <...> во власть людей неталантливых, мелких, злопамятных <...> От них можно ждать еще худшего, чем от сатрапа Сталина. Тот был хоть образован, а эти – невежды.
Жизнь моя, как писателя, теряет всякий смысл, и я с превеликой радостью, как избавление от этого гнусного существования, где на тебя обрушивается подлость, ложь и клевета, ухожу из этой жизни. Последняя надежда была хоть сказать это людям, которые правят государством, но в течение трех лет, несмотря на мои просьбы, меня даже не могут принять”.
Самоубийство Фадеева вместе с предсмертным письмом было воспринято как удар в спину, как акт предательства, и за это власти мстительно изобразили причиной его смерти приступ алкоголизма. Но в литературных кругах знали, что Фадеев уже несколько месяцев капли в рот не брал. Официальная версия властей вызвала ропот и протесты.
Увы, власти своего добились: сегодня большинство если и вспомнят Фадеева (все-таки многие советские поколения его “проходили” по школьной программе), то наверняка скажут, что застрелился он потому, что сильно пил и не мог пережить развенчание своего кумира Сталина, боялся ответственности за участие в сталинских репрессиях, оказался творчески бесплоден. Это полуправда, за которой теряется истинная драма жизни Фадеева. Это история так называемой “крупной личности” – яркого, талантливого, умного, волевого человека, который шел по жизни, совершая порой двусмысленные, дурные, а иногда и чудовищные поступки, но умудрялся при этом оставаться едва ли не всеми уважаемым и любимым. Это хрестоматийный случай: яркий человек на службе неправедной власти.
Это правда, что по законам круговой поруки, принятым в сталинское время, Фадеев был вынужден ставить свою подпись на расстрельных списках. И тут же обивал пороги, пытаясь помочь гонимым и репрессированным, облегчить чью-то участь.
Это правда, что Фадеев боготворил Сталина. Илья Эренбург вспоминал, как Фадеев однажды сказал полушутя: “Я двух людей боюсь – мою мать и Сталина. Боюсь и люблю”. Но и цену знал вождю, назвав его в своем предсмертном письме сатрапом.
Это правда, что Фадеева преследовали литературные неудачи, но большой писательский талант (как и человеческие качества) признавали за ним самые взыскательные современники.
На самом деле история жизни и смерти Александра Фадеева – это очень важная и поучительная для нашей страны, для нашей интеллектуальной элиты, для нашей творческой интеллигенции история о таланте и верноподданничестве. О том, как истовое служение власти уничтожает творческого человека. Осталось только научиться извлекать уроки из истории.