А таблетками не пробовали?

За пять лет московские акции Жолдака здорово поднялись в цене. Если “Опыт” художник Павел Каплевич продюсировал на свой страх и риск, то “Федра” заранее планировалась как хит. К производству подключилось “Товарищество 814” Олега Меньшикова, на первый показ пришли Константин Райкин и Александр Сокуров, а в течение премьерной недели в Театр наций наверняка заглянет еще не один десяток “медийных лиц” – в организации светской стороны театрального события Каплевичу в Москве нет равных.

Жолдак – его идеальный клиент: что бы он ни сделал на сцене, шум обеспечен. Всегда найдутся и те, кто отобьет ладоши на аплодисментах, и те, кто, проклиная театральных экспериментаторов, сбежит в антракте. Чего Андрей Жолдак не позволяет публике, так это равнодушно позевывать.

Его режиссура продуманно агрессивна. Он знает толк в сценических аттракционах и метафорах (чего стоили одни только огромные птичьи яйца в “Чайке” – “новые формы”, которые Треплев вынашивал в своем чемодане!). Он умеет, наконец, точно рассчитать эффект хорошего скандала: когда из Харькова в Москву привезли “Один день Ивана Денисовича”, все газеты рапортовали, как возмутился Солженицын, хотя в театр не пошел. Но писателю, конечно, рассказали, что в этом спектакле голые пожилые артисты сидят на цепи, на входе публику встречают с овчарками, а во втором акте разбивают примерно столько яиц, сколько за день продается в продуктовом магазине средних размеров.

Про “Федру” тоже будет что рассказать. На этот раз Жолдак придумал мучить током лабораторных мышей (правда, это видео) и кромсать на куски живую рыбу (а вот это уже на сцене).

Я не вегетарианец и не из общества защиты животных, но бессмысленное издевательство над живым существом мне противно. Вопрос, были бы ощущения другими, если б “Федра” оказалась удачей, занятен, однако он из области чистой теории: разговоры о том, что трагедия требует жертв, в отношении нового спектакля неуместны, потому что Жолдак поставил не трагедию, а смесь мелодрамы с гиньолем.

“Федра. Золотой колос” – вполне самостоятельная пьеса, в которой есть куски из Расина и откуда-то еще, но основной текст драматург Сергей Коробков записывал на репетициях, фиксируя импровизации актеров. Генеральная идея такая: “Золотой колос” – советский санаторий сталинских времен, куда на лечение прибывает Вера Ивановна Павлова (Мария Миронова), жена крупного военачальника, страдающая умственным расстройством на почве мифологии – Вера Ивановна думает, что она царица Федра. В санатории ей удается реализовать античный сюжет: влюбиться в своего пасынка Ипполита, роль которого выпадает слабоумному мальчику – еще одному местному пациенту (Евгений Ткачук). В результате действие превращается в монтаж событий в “Золотом колосе” и бреда Веры Ивановны, в котором ее муж (Владимир Большов) оказывается Тезеем, а доктор (Михаил Янушкевич) – почему-то наперсницей.

Придумано все довольно складно и неглупо: прорастание мифа параллельно в разные временные пласты (у Жолдака 1940-е норовят то и дело смешаться с современностью) – сюжет, дающий массу возможностей и для формальных фокусов, и для игры со смыслами. Но текст! Слушаешь и тоже чувствуешь себя пациентом, которому, чтоб дошло, все объясняют по три раза. И никто не сказал драматургу Сергею Коробкову, что шутку “А был ли мальчик?” не надо бы вставлять в спектакль, а лучше сразу отправить по почте Евгению Петросяну.

Режиссерское остроумие, в сущности, немногим лучше. И подаренная героине фамилия знаменитого физиолога, и ее лечение токами, для наглядности показанное на мышах, выглядят сценическими вариациями на тему надоевших каламбуров, заполнивших газетные и журнальные полосы. Ну вот назову я эту рецензию “Мышь Павлова” – смешно будет?

Еще по “Федре” отлично видно, чему Жолдак научился в берлинском театре “Фольксбюне”, которым руководит неугомонный левак и провокатор Франк Касторф, три года назад привозивший в Москву свой спектакль “Мастер и Маргарита”, где действие разыгрывалось в дешевом ночном баре, а оператор с видеокамерой бегал вместе с актерами за кулисы, чтобы происходящее там тоже не ускользнуло от внимания публики. У Жолдака все ровно так же: и съемка в реальном времени, и сценки, заранее записанные на московских улицах. Да и общий замысел в какой-то степени тоже, разве что Касторф отработал тему шизофрении в более радикальном и физиологичном, буйнопомешанном варианте.

Умение присваивать и дельно использовать чужие приемы всегда было сильной чертой Андрея Жолдака, но в “Федре” переимчивость сыграла с ним дурную шутку. Дело, возможно, в том, что неопрятный театральный анархизм Касторфа – инструмент социальной критики, не слишком приспособленный для работы в лирическом регистре. А Жолдаку, при всем его темпераменте, необходим именно лиризм.

Поэтому лучшие моменты новой “Федры” – это крупные планы Марии Мироновой, ее потерянное лицо и виноватая улыбка в самом начале спектакля. Как будто актриса заранее извиняется и извиняет все то, что нагородил на сцене большой и не знающий удержу режиссер Андрей Жолдак.