СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНИЯ: От Жириновского до Акунина
Если кого-то в нашей стране можно без преувеличения назвать детьми ХХ съезда, так это всех выпускников ИСАА, Института стран Азии и Африки при МГУ, которому сегодня исполняется 50 лет.
В феврале 1956 г. Анастас Микоян, выступая на ХХ съезде КПСС, заявил, что принятое буквально за два года до этого решение о закрытии существовавшего испокон века в Москве Института востоковедения было неправильным, что стране нужны специалисты по странам Азии и Африки со знанием восточных языков и ошибку надо исправлять.
Сказано – сделано. Правда, прежний Институт востоковедения, находившийся в Сокольниках, который заканчивали такие известные люди, как Евгений Примаков (по образованию арабист) или покойный писатель Юлиан Семенов (по образованию афганист), восстановлен не был.
Поступили по-другому: в мае 1956-го на базе восточных отделений исторического и филологического факультетов МГУ создали ИВЯ – Институт восточных языков, который в 1972 г. переименовали в ИСАА.
Старожилы исторического здания МГУ на Моховой – в то время проспект Маркса, 18, – ворчали по поводу труднопроизносимого названия, но оно, конечно, было точнее. Студенты ИВЯ изучали не только восточные языки, но и – в немалом объеме – западные, а главное – историю, литературу, географию, экономику, современную политическую ситуацию в странах Востока, международные отношения и многое другое. Плюс полный университетский курс общих исторических, филологических, экономических дисциплин.
В брежневские 70-е я тоже был студентом ИСАА. Наш институт представлял собой очень любопытное явление – он находился на границе двух миров: гуманитарной университетской вольницы и цековско-мидовской номенклатуры.
Среди наших учителей были и либералы, и консерваторы, и вольнодумцы, и охранители. На одной скамье могли рядом сидеть вчерашние спецшкольники-отличники, щелкавшие все эти арабские вязи и китайские иероглифы как орешки, и великовозрастные рабфаковцы, которым учеба давалась потом и кровью.
Вместе учились амбициозные ребята, приехавшие издалека покорять Москву, делать карьеру, добиваться вожделенного распределения на работу за границей, и дети из семей диссидентствующих интеллектуалов, которые смотрели на них с презрением, как на этаких современных растиньяков.
Отпрыски тайных оппозиционеров собирались спрятаться от застойной советской действительности в какой-нибудь экзотической нише вроде экспериментальной фонетики африканских языков или применения математических методов в изучении истории средневековья.
На самом деле у большинства в головах была полная каша: когда в 1973-м в Чили хунта Аугусто Пиночета свергла правительство Сальвадора Альенде, наверное, в последний раз в советской истории мальчишки вслух мечтали о том, как бы отправиться за тридевять земель на чужую гражданскую войну. При этом слушали “вражеские голоса” и читали самиздат. А какой-нибудь бывший одноклассник, который никак не мог поступить в ИСАА при МГУ из-за “пятого пункта”, мог в это время собираться с родителями на ПМЖ в Израиль (и там вскоре шел в армию воевать с палестинцами), но перед отъездом щеголял по Москве, повязав шею по тогдашней моде палестинским клетчатым платком.
По сравнению с МГИМО наш институт был гораздо демократичнее. В нем, во всяком случае в мое время, было сравнительно мало детей высокопоставленных родителей. Те, кому по службе полагалось присматривать за идейной и политической благонадежностью студентов, вообще косо смотрели на отпрысков советского внешнеполитического истэблишмента. Они чувствовали, что все эти Арбатовы, Бовины, Богомоловы, Иноземцевы и иже с ними – рассадник опасного либерализма и западничества (и, кстати, оказались правы – именно из этой среды вышли реформаторы горбачевского и постгорбачевского времени).
Поэтому тогда с каждым годом в ИСАА становилось все больше “правильных”, “идейно выдержанных” ребят из семей рабочих, из провинции, неотягощенных грузом московского интеллигентского воспитания, отслуживших в армии, успевших даже порой вступить в партию, – их отбирали специально. Именно из этой консервативной среды в огромной степени рекрутировалось пополнение в МИД и внешнюю разведку КГБ.
Последнее обстоятельство очень важно для понимания того, почему сегодня так крепки консервативные, антизападные традиции в нашей дипломатии – особенно на восточном направлении, и прежде всего на Ближнем и Среднем Востоке. Откуда столько застарелого антиамериканизма, проарабских симпатий, которые периодически дают о себе знать. Почему мы готовы заигрывать с иранскими лидерами и их ядерными амбициями, так охотно принимаем в свои объятия лидеров “Хамас”. Если, скажем, говорить конкретно о студентах-арабистах, то они попросту периодически получали своеобразную инъекцию, мягко говоря, антиизраильских настроений. Трудно винить в этом наших профессоров и преподавателей – что им было делать, если, к примеру, с самого верха приходила команда: в следующем семестре спецкурс о зловредной идеологии и практике сионизма прочтет ответственный работник ЦК КПСС Юрий Иванов – люди постарше помнят такого патентованного антисемита...
И все же дух ХХ съезда оказалось невозможно выветрить из коридоров Института стран Азии и Африки. Писатель Борис Акунин (он же литературовед и переводчик с японского Григорий Чхартишвили). Владимир Жириновский, начинавший как специалист по Турции. Журналист, политтехнолог, глава Издательского дома Родионова Алексей Волин, в прежней жизни – специалист по Индонезии. Замминистра иностранных дел России, многолетний посол в Лондоне Григорий Карасин, по первой профессии – африканист. Ведущий вечерних новостей на НТВ, китаист Антон Хреков. Все они – из ИСАА. И еще сотни высокообразованных, мыслящих, демократически настроенных, уважаемых людей. От Жириновского до Акунина – судьба целого поколения.