Цена признания
Выставку Сергея Шаршуна, собранную из частных французских коллекций, привез парижский галерист Бенуа Сапиро. Его галерея le Minautore принимала участие в майском Салоне изящных искусств в Манеже, где представляла русских художников-эмигрантов, в том числе и Шаршуна. На мой вопрос, доволен ли господин Сапиро московскими продажами этого художника, был получен лаконичный ответ: “Очень”. От уточнения размера продаж галерист вежливо уклонился. Заметил только, что отсчет цен начинается с $15 000–20 000 за небольшие работы. Хороший старт для коллекционера разумных амбиций.
Коммерческая удача не случайна, весной в московской галерее “Наши художники” успешно – с благожелательным вниманием прессы и музейного сообщества – прошла выставка “Русская абстракция во Франции середины XX века”. Там произведений Шаршуна было больше, чем трех других героев экспозиции, художников схожей судьбы и творческих устремлений: Андрея Ланского, Сержа Полякова и Никола де Сталя. Причем большинство картин были представлены Третьяковской галереей, которой их завещал сам Шаршун. Выставка безусловно возбудила интерес зрителей и потенциальных покупателей к живописцу, о котором еще недавно широкая публика почти ничего не знала, как и о многих других достойных, но не первого ряда художниках первой волны русской эмиграции. Так что нынешний приезд господина Сапиро с выставкой так же своевременен, как ложка к обеду.
О Третьяковке на вернисаже в Музее личных коллекций, подразделении Пушкинского музея, не вспоминали, хотя собрание ее работ Шаршуна качеством ничуть не уступает привезенному французскому. Подчеркивали только, что открывается первая персональная выставка художника в нашей стране. О ценах и коммерции в вернисажных речах тоже целомудренно не упоминали, хотя говорить о них было бы не менее уместно, чем о творчестве и биографии.
Если российский рынок искусства не был бы сегодня на крутом подъеме, то еще неизвестно, как скоро дошла бы музейная очередь до “персоналки” Сергея Шаршуна. А так стремительно возрастающий рыночный спрос требует расширения предложений и вводит в художественную, в том числе и музейную жизнь новых персонажей.
Сегодня картины Шаршуна кажутся очень добротными, профессиональными, интересными, качественными, но это работы художника именно что для частных собраний, в музейных у него слишком много более сильных конкурентов. Его нефигуративная, декоративная, рациональная и достаточно суховатая живопись хорошо смотрится на стенах (особенно в прекрасных французских рамах). Особенно хорошо – на стенах гостиных. Хотя, и в этом парадокс, Сергей Шаршун всю свою долгую (1889–1975) жизнь занимался живописью очень серьезно, мудрствуя, сознательно и упорно обуздывая свою природную славянскую страстность.
Был в поиске, метался, примыкая к самым передовым и дерзким течениям в современном ему искусстве. Увлекался кубизмом, пуризмом, был лично дружен с дадаистами, изобретал собственные “измы”, был чуток к цвету и ритму, последние годы жизни стремился передать на холсте музыку Баха, Боккерини, Бетховена и таинства морских глубин. К тому же писал поэмы, дружил с поэтами, увлекался антропософией. Знал признание, в основном у людей творческих, и годы бедствий. К концу жизни дождался успеха – большой ретроспективы в парижском Национальном музее современного искусства.
Когда смотришь на работы Шаршуна, эти полуабстрактные композиции, натюрморты со скрипками и артишоками, где главное не цвет, а свет и ритм мазков и где линия и рисунок вовсе ничего не значат, то удивляешься биографии их автора. Для достижения подобного декоративного результата европейскому художнику, кажется, достаточно было бы только хорошего образования, умного прилежания и трезвого расчета. Для русского же понадобились глубокие переживания, пылкие размышления, перманентная рефлексия и добровольно наложенная на себя аскеза.