Блистательное крушение
Роман, скромно лежащий на полках книжных магазинов, произвел и в профессиональных кругах, и в общественном сознании эффект, сравнимый с легкой рябью на водной глади. Это как минимум странно, если вспомнить о бурях, бушевавших не так уж давно вокруг романа “Господин Гексоген”. Это странно вдвойне, если учесть активность пламенного публициста Проханова в медийном пространстве. И втройне, потому что в новом сочинении явно читается навязчивое желание Проханова “переиродить” самого себя.
Само провокативное заглавие книги, нацеливающее штык-перо в сторону одной из главных священных коров российской интеллигенции, вроде бы должно было вызвать скандальный интерес. Не вызвало.
Появилась разве что пара рецензий в загодя раздобывших текст глянцевых журналах, транслирующих какую-то обескураженность предметом описания. Скудновато для объемистого тома, где на 571-й странице закалывают кортиком в постели действующего президента РФ – конформиста, симпатягу и горнолыжника с орфографически диким именем Парфирий Антонович Мухин. А на странице 622-й романный персонаж “писатель Проханов” регенирирует – в духе борхесовского Пьера Менара – сакральные строфы поэта Бродского “Ни страны, ни погоста не хочу выбирать...”. И где в промежутке между двумя этими знаковыми событиями случается фабульная кульминация: горняк Степан Климов, погибший в результате завала в воркутинской шахте, а затем наново родившийся в подземных угольных пластах в виде терминатора, уничтожает Исаакиевский собор Санкт-Петербурга вместе со всей политической, деловой и культурной элитой страны.
Собственно сюжет представляет собой штирлицевские похождения главы президентской администрации Василия Есаула (читай: Суркова, Козака, возможны варианты) на борту лайнера “Иосиф Бродский”, где карикатурные враги России готовят генетическую революцию.
Равнодушие публики и критики к “Теплоходу” легче всего объяснить усталостью от сочинений, так или иначе обыгрывающих образ президента и муссирующих “проблему-2008”. Но скорее дело все-таки в самом романе, где характерная манера “позднего” Проханова, похожая на 15-раундовый град оплеух несчастному общественному вкусу, доведена до последней (хочется верить) черты и заставляет подозревать у писателя признаки необратимых навязчивых состояний: слово “жид” по частоте употребления в тексте уступает разве что слову “семенники”.
Подозреваю, что большинство из тех, кто купит этот роман, впадет в ступор задолго до финала, но дочитавшим все-таки будет чему изумиться. Потому что в конечном счете чудовищная прохановская конструкция кажется сооруженной ради двух последних страниц. Где лирический герой Проханова перерождается в альтер-эго Иосифа Бродского (не теплохода, а человека) и идет на Васильевский остров сочинять знаменитые строки. И вдруг обнаруживается, что многостраничный параноидальный сюжет приводит к парадоксальной для Проханова мысли. Выходит так, что от нашей эпохи, возможно, останется лишь “печальный и изысканный стих”. В котором нет ни иудея, ни антисемита.