Между Фрейдом и Еврипидом
Если у Тыквера любовь поднимала героев фильма, террористку и полицейского, на небеса, то у Тановича она же загоняет в преисподнюю трех сестер-парижанок – Софи, Селин и Анну. Впрочем, в их случае это не любовь, а скорее одержимость.
Старшая, Софи (Эммануэль Беар), одержима ревностью. Муж изменяет ей. Она следит за ним и постоянно обнаруживает улики, разоблачающие его ложь.
Младшая, Анна (Мари Жиллен), студентка Сорбонны, безумно влюблена в пожилого профессора, у которого есть жена и дочь, и он не собирается их бросать.
И лишь средняя, Селин (Карин Виар), живет одинокой жизнью старой девы и регулярно ездит в дом престарелых к парализованной матери (Кароль Буке), чья давняя драма отзывается в историях дочерей.
Повседневный ад, в который ввергнуты героини, Танович создает средствами крайне скупыми и традиционными. Он показывает мир совершенно заурядный. Картинка на экране тусклая, пасмурная. Звуки глухи. Неожиданно громкий, например, хруст сломанной плитки шоколада становится маленьким событием. И ясно, что сомнамбулическое состояние героев в любой момент может быть взорвано истерикой.
Фильм Тановича раскручивается по принципу детективного расследования, в котором каждая сцена добавляет новые факты для обнаружения смысла всего происходящего. При этом режиссер не грешит жеманством и тягой к многозначительной недосказанности.
Ключевой для толкования сюжета становится история Медеи. На экзамене Анна отвечает по соответствующему билету, и становится понятно, что ее сестра Софи пыталась поступить именно как героиня трагедии Еврипида. Но, по мысли Кесьлевского и Песевича, для современного человека трагедия невозможна, поскольку он не верит в силу судьбы. Он может пережить лишь глубокую драму, в данном случае фрейдистского толка.
Получается, что детская травма, связанная с давней семейной драмой, становится медицинским обоснованием для внутреннего разлада в будущем и объясняет, почему две сестры бессознательно пытаются повторить историю матери.
Однако Кесьлевский и Песевич интересовались более глубоким вопросом: отношениями между случайностью и судьбой. Когда французские рационалисты отказались верить в Бога и предложили в качестве замены веру в разум, они предложили смотреть на мир как на сочетание случайностей, а не на цепь предопределенных событий. Об этом говорит на лекции в Сорбонне профессор, которого любит Анна. В мире, связанном случайностями, возможна только драма. Трагедия же происходит по воле рока.
Бытовая коллизия как иллюстрация серьезного метафизического и культурологического размышления – очень характерный прием для Кесьлевского. Но Танович добавил к нему собственный комментарий.
Он придумал очень простую и красивую сквозную метафору, которая если не снимает, то смягчает противопоставление случая и судьбы, трагедии и драмы. Эта метафора – калейдоскоп. Он появляется в начальных титрах, интригуя зрителя, и в финальных, внося окончательную ясность. Есть он и в одной из вроде бы проходных сцен, когда вдруг понимаешь, что случайные гармонии узоров, которые никогда не повторяются, но в то же время предопределены устройством игрушки, и есть тот компромисс между Фрейдом и Еврипидом, которым живет этот сюжет.