Не сошлись характерами

Десятая – одна из вершинных симфоний Шостаковича, симфония-исповедь. Шостакович ясно это обозначил, поставив в ней авторской подписью мотив-монограмму. Зашифрованные инициалы Д. Ш. превратились в изломанный мотив DSCH, пронизывающий партитуру.

Американский эстонец Пааво Ярви, сын знаменитого дирижера Неэми Ярви, продолжающий династию дирижеров мирового класса, мог стать достойным интерпретатором Десятой. Но исповедальный накал симфонии и скупой на эмоции дирижер просто не сошлись характерами.

Дисциплина была на редком для оркестра уровне. Музыканты выучили партии и синхронно повиновались капельмейстерскому жесту Ярви. Нужно отдать должное руководителю, сумевшему точно соотнести оркестровые массы во времени и надежно, хоть и без изысков, выверить баланс.

Однако в партитуре Десятой много мест, где в оркестровой ткани надежно прописано слушательское потрясение. Волосы на голове должны стать дыбом уже в самом начале симфонии, выползающем из контрабасового мрака. Но в этот раз не было ни тишины, ни жути.

Вместо Вальпургиевой ночи в Скерцо, где над самым ухом издевательски жужжит и кружится свистящая чертовщина, был слышен грохот ударных и недифференцированное tutti.

В завершении третьей части – Allegretto – в безмолвии оркестра трижды звучит мотив-монограмма, рисунком напоминающий крест. Скрипичные верха, острое staccato – четыре гвоздя для распятия. Этому пронизывающему моменту дирижер не уделил особенного внимания, прозвучали честные четыре ноты.

Впрочем, оцепенелая рефлексия в конце первой части была хороша: выровненные соло провели деревянные духовые – гордость оркестра Мариинки.

Первое же отделение концерта осталось начисто декоративным. Во Втором фортепианном концерте Шостаковича солистка Аника Вавич (Вена) героически пыталась извлечь из глухого рояля, стоящего на мариинской сцене, достаточное количество звука. Но стремительным пассажам в крайних частях не хватило блеска настолько, что их заглушало даже pizzicato струнных – как раз здесь некстати гулкое.

Первая симфония Шумана поманила бодрой слаженностью первой части, но уже к Скерцо утомили маршеподобные темпы и однообразие интонации.

Монументальный цикл заканчивается – сыграно уже 12 из 15 симфоний, выступили четыре из пяти приглашенных дирижеров. Самый счастливый билет выпал искрящейся Девятой симфонии с феерическим Эсой-Пеккой Салоненом – точное попадание в темперамент дирижера.

Вероятно, общий результат мог быть иным, если бы в составлении цикла решающую роль играла индивидуальность – и симфонии, и дирижера.