Люди с окраин

Дело не только в расхожем принципе мультикультурности, без чего теперь не может обойтись и фестиваль, который так долго держал марку главного смотра франкофонного театра. И даже не в том, что мультикультурность давно превратилась из конструкции фестивальных идеологов в данность европейской жизни и, к примеру, Financial Times абсолютно серьезно пишет, что список национальных героев Франции отныне должен выглядеть так: Вольтер, Дантон, де Голль, Зидан. Просто в этом году “привлеченным артистом”, вокруг которого складывается основная программа Авиньона, работает Жозеф Надж – венгр, родившийся в Югославии и живущий во Франции, изучавший восточные единоборства и европейский танец, он сам из тех, кто смешивал нынешний культурный коктейль.

Спектакль Наджа “Асобу”, одна из главных премьер авиньонской программы – 2006, отдает дань одновременно Востоку и Западу: это сценическая фантазия на японские темы (“асобу” по-японски значит “игра”), вдохновленная творчеством французского поэта и художника Анри Мишо. Среди участников спектакля европейские артисты, четверо бритоголовых японских исполнителей танца буто и венгерские музыканты. Соавтором постановки значился знаменитый джазовый перкуссионист Владимир Тарасов, с которым Надж работает уже девять лет, но незадолго до премьеры их слаженный дуэт распался. Тарасов, писавший музыку к “Асобу” полтора года, отказался играть с приглашенными Наджем джазменами-любителями, чей профессиональный уровень его категорически не устроил. Джазменам же Надж отказать не сумел, потому что они соотечественники и чуть ли не друзья детства. В результате музыкальная часть спектакля превратилась во что-то вроде джем-сейшна, но публика, ежевечерне собиравшаяся на главной авиньонской площадке в Парадном дворе Папского дворца, осталась вполне довольна. В конце концов, аккомпанементом к “Асобу” практически в каждый из дней показов были не только ударные и струнные, но и глухие раскаты грома: вечерние грозы после дневной духоты в этом году сильно осложняют фестивальную жизнь – многие постановки идут на открытых площадках, и дождь может запросто стать причиной отмены или переноса спектакля.

По части зрелища “Асобу” не из самых выразительных спектаклей Наджа, о котором московская публика, видевшая его “Полуночников” по Кафке и “Войцека” по Бюхнеру, до сих пор вспоминает с восторгом. Но даже не особенно изобретательная хореография и однообразие режиссерских приемов (например, неизменные люди без лиц) не отменяют удовольствия от фирменной манеры Наджа: самый литературоцентричный из современных хореографов, он не вышивает танец по канве текста, а находит тексты, ощущение от которых резонирует с привычной атмосферой его собственных спектаклей – тревожной, вязкой, обморочной, ирреальной. Обычно они выглядят сном на самой границе кошмара, в “Асобу” лишь уточняется география этого тревожного пространства – Восток, приснившийся европейцу.

Бартабас, тоже хорошо знакомый нашей публике и тоже большой любитель путешествий, отыгрывал восточную тему несколько лет назад (в 2003 г. его конный театр “Зингаро” показал в Москве спектакль “Кони ветра” с участием буддийских монахов). На этот раз он заехал не так далеко – в Румынию и привез оттуда цыганский табор, с которым сделал спектакль “Баттута” (Battuta), занятный тем, что в нем Бартабас, кажется, впервые изменил своему амплуа “всадника-философа”, постановщика “конных балетов”, человека в седле, занятого исключительно размышлениями о возвышенном и прекрасном. “Баттута” – набор комических сцен из жизни табора: наяривает цыганский оркестрик, невесту воруют из-под венца, разъяренный отец с длинной седой бородой скачет за похитителями, одновременно соревнуясь с ними в искусстве джигитовки. На коня сажают медведя (в шкуре прячется человек, но медвежью пластику он копирует отменно), а под конец по арене носится уже целый караван-сарай: брички с гусями, обеденными столами, душем, унитазом и кроватью, в которой невесту ублажает тот же сноровистый медведь. Все в целом здорово напоминает фильмы Эмира Кустурицы (особенно комедию “Черная кошка, белый кот”). Публика хохочет и буквально отбивает ладоши. О прежнем же возвышенном Бартабасе напоминает разве что редкой красоты сцена с выезжающей на белом коне невестой в длинной фате, к концу которой привязан воздушный шарик, медленно плывущий над ареной вокруг водопада, льющегося из-под купола.

Спектакль “Сизви Банци мертв”, показанный в Авиньоне самым именитым из театральных классиков – Питером Бруком, удивителен не столько по теме, сколько по форме. Он сделан в Международном центре театральных исследований, открытом Бруком в Париже в 1970-х специально для изучения культуры и социальных проблем стран Азии и Африки. Тогда же, в 70-х, в ЮАР была написана и пьеса “Сизви Банци мертв” – одна из типичных комических зарисовок, которые играли в черных гетто. Сейчас этот сюжет о потерянном паспорте был бы, наверное, куда более актуальным в Москве, разыграй его узбеки или молдаване. Но в спектакле Брука дело, кажется, не столько в актуальности, сколько в аутентичности, чистоте жанра: вот так, на каком-то сером и ничем не примечательном школьном дворе, с картонными коробками вместо декораций и реквизита, два африканских уличных актера и должны представлять этот незатейливый скетч. Брук так непререкаемо велик, что может позволить себе сделать фактически анонимный спектакль и привезти его на крупнейший в континентальной Европе театральный фестиваль. Просто чтобы сказать: посмотрите, у этих веселых людей, которые жили в гетто, тоже есть свой театр.