Настоящий балет
Попасть на любой спектакль Opera National de Paris – событие для балетомана. Старейшая балетная труппа в мире, в которой солировал еще Людовик XVI, несет в себе не только усталость, но также воодушевление и опыт столетий. Однако уникальный эксперимент для зрителя – увидеть, как она одновременно выдерживает версальскую стройность классических шеренг и эпатирующие эксперименты современников: Рудольф Нуреев, правивший здесь в 1980-х, вернул этой танцующей пирамиде Хеопса энергию и уникальное любопытство к окружающей жизни.
Ноймайер и Бежар теоретически существуют в одной весовой категории обитателей истории балета второй половины прошлого века. Но трудно найти хореографов, которые бы столь по-разному использовали общий язык. Бежар первым начал расшифровывать балетные египетские иероглифы для посетителей стадионов: чтобы понять буйство природных сил в его “Болеро” или “Весне священной”, умения отличить арабеск от аттитюда не требуется. Ноймайера, хотя он тоже отказался от рафинированной условности старого балета, особенно ценят те, кто любит в искусстве игру параллелей и перпендикуляров.
Осваивать оба диалекта Opera National de Paris начала давно: в коллекции труппы есть и копии знаковых шедевров обоих хореографов, и оригинальные постановки, сделанные по ее заказу.
“Дама с камелиями” далеко не первый балет в опус-листе Ноймайера, но именно с нее в 1978 г. началась мировая слава немецкого хореографа. В “Даме” не было радикализма и оригинальности “Сна в летнюю ночь”, “Гамлета” или его авторской версии “Лебединого озера”. Зато в этом спектакле соединились популярный сюжет, широко известный по опере “Травиата”, мелодичная музыка Шопена, роскошные исторические костюмы и декорации и изобилие танцев, которые даже непривычный глаз легко признает красивыми. Этого оказалось достаточно, чтобы “Дама с камелиями” стала самым желанным сочинением Ноймайера. Тем не менее в репертуар Opera National de Paris “Дама с камелиями” попала впервые – до этого руководители труппы предпочитали более художественно весомые произведения хореографа. Но этот балет, переполненный почти натуральными слезами, стонами и чахоточным кашлем, как никакой другой, несет в себе настоящий парижский дух.
И на его воскрешение Опера направила всю свою невероятную энергию. Виньетки многочисленных танцев, в которые пускаются толпы артистов, утомляющих изобилием мимических объяснений, отрепетированы с такой тщательностью, какую у нас, вероятно, можно увидеть только при запуске космического корабля. Ноймайер в несвойственном для себя стиле нафаршировал этот балет садистски сложными комбинациями, и все же ни одна шестеренка не дает сбоя. Но в этом высокотехнологичном механизме не остается места той нежной сентиментальности, которую отлично умеют воспроизводить немецкие танцовщики. Лишь Клермари Оста (Маргарита) и Матье Ганьо (Арман), не способные гарантировать технической надежности и потому уступившие место в первом составе маститым Орели Дюпон и Манюэлю Легри, позволяют узнать в этом спектакле ноймайеровскую “Даму с камелиями” – они превращают весь балет в адажио взглядов, вздохов и слез.
Упрекнуть танцовщиков Opera National de Paris в стилистической глухоте тем не менее не повернется язык – достаточно увидеть три балета Мориса Бежара, чтобы понять: просто эти артисты заточены под хореографию, требующую и силы, и гибкости профессионального аппарата и нервной системы. Их тела, выносливые, пружинные и исключительно мобильные, сами способны стать формой спектакля. Восхищение этим талантом, вероятно, и заставило Мориса Бежара реанимировать свой старый балет “Вариации для двери и вздоха” (1965). В нем блеск фантазии молодого хореографа соревнуется с оригинальными пластическими возможностями пяти танцовщиков и двух танцовщиц, то соединяющихся в ансамблях, то исполняющих соло, дуэты, трио, квартеты. В позднем “Чудесном мандарине” (1992) возможности исполнителей затмевают находки хореографа. Балет запоминается как спектакль Лорана Илера – одной из последних этуалей эпохи Нуреева, с которым никто из молодежи до сих пор не может соперничать в выразительности танца. Легендарное “Болеро”, безусловный шедевр Бежара, логично завершает программу вечера. Правда, в исполнении Николя Ле Риша оно не столь эффектно, как того ждешь после записей Плисецкой, Хорхе Донна или Сильвии Гиллем.
Как ни удивительно, после этого поражает вечер “Танцовщики Оперы – хореографы”. Из 10 участников этого проекта, длящегося три часа, скорее всего, мало кто внесет новое слово в искусство хореографии (пожалуй, больше всего шансов у Мартина Шекса, поставившего балет “Апология пары, пробуждение”) – в этих опусах больше ощущений, чем мыслей, подражаний, нежели потребности высказаться. Но они вымуштрованы ежедневным сотрудничеством с хореографами. Что важно, не только с лучшими хореографами, но с живыми хореографами. И хотя эти тела поражают больше, чем их сознание, даже дебютанты демонстрируют такой уровень взаимодействия с хореографией, которого у нас не дождаться, просмотрев целый конкурс профессиональных хореографов. И пока российские балетные труппы будут продолжать клонировать “Лебединые озера” с “Ромео и Джульеттами”, балетоманам придется ездить в Париж, чтобы не забыть, как выглядит настоящий балет.