Монументальные сновидения

На днях я побывал в Нижнем Новгороде. Вальяжно шляясь по центру, очень нарядному и симпатичному, я рассеянно зырил по сторонам, рассматривая публику, витрины кафе, памятники. Вот огромный Чкалов. Вот типовой Ильич. Вот взъерошенная голова Свердлова. А вот... О господи! Это еще что такое? Где-то я это, мягко говоря, уже видел. И тоже около кремля. Правда, другого. Короче говоря, я увидел своих старых московских знакомых Минина с Пожарским в тех же привычных позах и экипировке. Чуть позже я узнал от местных друзей, что это, оказывается, подарок городу щедрого на выдумки Церетели. «А разве можно клонировать памятники?» –спросил я. «Нельзя, – ответили мне. – Но этот вопрос предусмотрен. Это не точная копия. Нижегородский памятник короче московского на 14 сантиметров». –

«В холке, что ли?» – поинтересовался я.

14 сантиметров – это, конечно, решение. На глаз разница хотя и незаметная, но все-таки это уже не клон.

Никакое из искусств так не будоражит общественное сознание, как искусство монументальное. Дальние отзвуки древнего идолопоклонства, сменяемого идолоборчеством, по сей день тревожат сердца неравнодушных граждан. Именно оно, монументальное искусство, в последние годы является излюбленным поводом для бумажно-эфирных войн между желчной и неуживчивой, но, к счастью, малочисленной группой лиц, непонятно на каком основании называющих себя «экспертами», и тоже немногочисленной, но по-кроличьи плодовитой компанией монументалистов, стремящихся, невзирая ни на какие невзгоды, спасти уже наконец-то этот погрязший в бездуховности мир красотой своих творений.

Ночь в пути из Нижнего в Москву прошла беспокойно. Когда удавалось ненадолго заснуть, мне снилось, что я с рулеткой в руках пытаюсь измерить рост стоящего гражданина Минина и сидящего –

что гораздо труднее – князя Пожарского. Кстати, они оба должны быть на 14 сантиметров ниже своих столичных прототипов или только тот, кто стоит?

А потом мне стали почему-то сниться памятники литературным героям. Но не те, которые мне приходилось когда-либо видеть, а те, которые лавинообразно порождал сон моего разума. Мне снился родной город, на площадях которого в чугунном, бронзовом и мраморном обличьях располагались бы все те, кто и без того плотно заселил нашу общую память.

Воображение мое, как это бывает только во сне, работало на полную катушку, выкликая имена все новых и новых претендентов на монументальное воплощение. Неплохо бы, думал я, соорудить памятники Колобку, старухе-процентщице, дяде Онегина, деду Мазаю, папе Карло, братцу Кролику и капитанской дочке. Где-нибудь поближе к полотну железной дороги могла бы притулиться чугунная Анна Каренина.

А по берегам Останкинского пруда можно расположить всех литературных утопленниц – от Офелии до бедной Лизы.

Хорошо бы также разбить символический сад-кладбище с условным названием «Школьная программа». Там неплохо бы смотрелась, например, аллея лишних людей.

А если уж, не дай бог, так случится, что отпущенные на все это благое дело цветные металлы заодно с чугуном и гранитом вдруг да подеваются куда-то не туда (мало ли что бывает), не надо поддаваться панике: на оставшиеся средства можно соорудить один, зато поражающий величием замысла монумент Человеку-невидимке. Воображению творца тут, слава богу, есть где развернуться. Ограничение лишь одно: памятник должен быть хоть чуточку меньше оригинала. Ну хотя бы на 14 сантиметров.