СТРАННЫЕ СБЛИЖЕНИЯ: Испытание для интеллигента


В литературном русском языке есть устойчивое словосочетание “смена вех”, которое означает пересмотр взглядов или идеологии, иногда с уничижительным оттенком, как синоним измены прежним убеждениям. Последнее не случайно, потому что на самом деле “Смена вех” – название нашумевшего сборника статей, который вышел 85 лет назад, в июле 1921 г., в Праге и был поначалу воспринят значительной частью общества как в России, так и в эмиграции как скандальный акт предательства.

Еще бы: большинство интеллигентов восприняли победу большевиков как национальную катастрофу, как мировой позор. И вдруг на страницах “Смены вех” к сотрудничеству с большевиками призывают в недавнем прошлом уважаемые либеральные политики, известнейшие интеллектуалы, активные участники Гражданской войны Устрялов, Ключников, Бобрищев-Пушкин и другие. Они входили в руководство партий кадетов и октябристов, были в числе организаторов знаменитого антибольшевистского восстания в Ярославле в 1918 г., участвовали в белом движении в Сибири (Ключников был министром иностранных дел правительства адмирала Колчака в Омске, Устрялов возглавлял Восточное бюро партии кадетов). Среди сменовеховцев оказался даже бывший обер-прокурор Священного синода Лукьянов, близкий соратник Столыпина.

Само название книги было полемическим. Все тогда прекрасно помнили сборник “Вехи”, изданный в 1909 г. группой крупнейших русских философов и публицистов: Струве, Бердяевым, Франком и др. Главная мысль “Вех” состояла в том, что интеллигенция должна извлечь уроки из первой русской революции 1905–1907 гг. и понять: проповедуя идеи свободы, равенства, общественной справедливости, находясь извечно в оппозиции, она лишь рискует вызвать русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Мысль, как оказалось, была провидческой.

Основной пафос “Смены вех” был, по сути, тот же, но с противоположным знаком. Авторы сборника обвиняли русскую интеллигенцию в повторении ошибки, осужденной еще “Вехами”: нельзя бороться против власти, даже если это власть большевиков. Основной лейтмотив “Смены вех” – утверждение, что в конкретных исторических условиях начала 20-х гг. только большевики способны восстановить русское национальное государство, русскую государственную мощь и это важнее свободы, демократии, парламентаризма.

Сменовеховские идеи, воспринятые в штыки эмиграцией, мгновенно завоевали огромную популярность внутри России среди интеллигенции и военных, служивших у большевиков за страх или за совесть. Уже с самого начала революции они нуждались в идеологии, оправдывающей это служение.

Интересно, как по-разному отражает эти настроения литература того времени. В “Золотом теленке” Ильф и Петров выводят насмешливый образ Васисуалия Лоханкина, который размышляет о горькой судьбе страждущей русской интеллигенции, пока его порет сосед по “Вороньей слободке”. Кстати, один из мучителей Лоханкина – бывший камергер антисемит Митрич по-своему тоже типический образ: после революции и Гражданской войны на сторону большевиков перешло немало вчерашних охотнорядцев, погромщиков, черносотенцев.

Совсем по-другому, даже с некотором пафосом, звучат сменовеховские настроения в финале пьесы Михаила Булгакова “Дни Турбиных” – театрального переложения “Белой гвардии”. Белый офицер Мышлаевский доказывает, что нужно переходить к большевикам:

“Мышлаевский. Я за большевиков, но только против коммунистов <...> По крайней мере, буду знать, что я буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас.

Студзинский. <...> Была у нас Россия – великая держава!

Мышлаевский. И будет! И будет!”

У пробольшевистских настроений был еще один важный источник. Значительная часть русской интеллигенции во время и после Гражданской войны стала враждебно относиться к Западу, а значит, и ко всему, что идет оттуда, в том числе к демократическим свободам и демократическим институтам.

Во-первых, очень скоро выяснилось, что иностранные державы готовы помогать вчерашним союзникам по Первой мировой войне, понесшим в ней огромные жертвы, лишь до тех пор, пока борьба с большевиками служит ослаблению России на международной арене. Во-вторых, как только Запад засомневался в успехе белого движения, он раз за разом стал его предавать, как в случае, когда союзники попросту выдали Колчака большевикам.

Настроения в пользу признания советской власти подогревались тем, что многих бывших участников правых организаций стала привлекать в большевиках идея сильной власти, отрицание демократии и парламентаризма. Эти настроения весьма красноречиво сформулировал один из героев памфлета другого Булгакова – Сергея – “На пиру богов”:

“Уж очень отвратительна одна эта мысль об окадетченной “конституционно-демократической” России. Нет, лучше уже большевики: style russe, сарынь на кичку! Да из этого еще может толк выйти, им за один разгон Учредительного собрания, этой пошлости всероссийской, памятник надо возвести. А вот из мертвой хватки господ кадетов России живою не выбраться б”.

Поразительное сходство с тем, что было в Советском Союзе в конце 1980-х и особенно в начале 1990-х: крушение непопулярного, неэффективного, авторитарного имперского режима, уничтожение репрессивного аппарата, политического сыска, цензуры одновременно привели к периоду житейской нестабильности, когда полезные функции власти по поддержанию чистоты, порядка, благоустройству городской жизни, охране общественного спокойствия и т. д. некоторое время не исполнял вообще никто. Этот период и тогда, и в наше время оказался тяжелым испытанием для обывателя, в том числе и интеллигентного.

Надежды на постепенную эволюцию советского режима в более или менее либеральную сторону, на превращение советской России в страну, где можно нормально существовать, привели к возвращению на родину сотен тысяч русских эмигрантов. Есть данные, что за период с 1921 по 1931 г. их вернулось более 180 000. В том числе более 120 000 – в том самом 1921-м.

Дольше всех не приезжал главный идеолог “Смены вех” Николай Устрялов. Он отказался вернуться в Россию и стал преподавать в Харбинском университете, заведуя также библиотекой КВЖД. Он объяснял это тем, что хочет видеть страну снаружи, ибо это дает ему возможность лучше понимать происходящее. Вернулся Устрялов только в 1935 г. – в значительной степени из-за того, что в Китае стала разгораться война. Спустя два года, в 37-м, Устрялов был арестован и расстрелян по приговору тройки как враг народа. Его судьбу разделило большинство сменовеховцев.