Тишина между цветами
Даже с великими такое бывает. Дебютный роман будущего нобелиата, основателя театра абсурда, печального насмешника над привычными представлениями о пространстве и времени в прозе, – роман гениального Сэмюэля Беккета был отвергнут несколькими британскими и французскими издателями. Отвергнут настолько жестко, что Беккет не пожелал опубликовать книгу до конца своих дней – она увидела свет лишь через несколько лет после смерти писателя и спустя 60 лет после непосредственного создания. Беккет работал над романом в начале 1930-х 26–27-летним молодым человеком, для него это было время внутренних метаний и внешних скитаний – из родного Дублина в Париж, из Парижа в Дублин, затем по Германии и Англии. В Париже Беккет познакомился, между прочим, и со своим соотечественником Джеймсом Джойсом, к тому времени уже именитым автором, – и некоторое время помогал мэтру в его литературных трудах.
Все это – сердечные метания, переезды из города в город, влияние Джойса – мы находим и в его первом романе, впервые изданном на русском языке.
“Мечты о женщинах, красивых и так себе” автобиографичны настолько, насколько может быть автобиографична книга, где главная сцена – внутренний мир героя. Беккет заимствует своего персонажа из “Божественной комедии” Данте. Данте встречает Белакву, мастера по изготовлению грифов лютни и гитары, неподалеку от чистилища – до самого чистилища дремлющий Белаква добраться ленится. Лень – главный его грех, но Беккету она на руку. Его Белаква тоже предельно статичен, он перемещается по свету точно против собственной воли, потому что главное для него – внутреннее восхождение.
Тут мы вполне узнаем будущего Беккета, который и в ранней своей вещи из каждого сердцебиения и желудочной колики героя, точно стеклодув, выдувает огромные и причудливые образы, попутно насыщая их отзвуками из Данте, Священного писания, Шекспира, Байрона, Достоевского, Бальзака, Рембо, Верлена. В какой-то момент уследить за ходом его мысли и цепной реакцией ассоциаций становится невозможно. И тогда начинаешь слушать эту прозу, как музыку, как шелест дождя.
На фоне этой литературной симфонии событийная канва выглядит почти бледно – герой движется от улицы к улице, от берега к берегу, от бара к бару, от одной возлюбленной к другой. Женщин, “красивых и так себе”, три: Смеральдина-Рима, Сира-Куза и Альба – отношения Белаквы с каждой из них заканчиваются ничем, обрываются на полуслове. Душная чувственность, которой проникнут роман, в результате обращается совсем не на них. Вовсе не ими жаждет обладать герой, авторское альтер-эго. Предел его желаний – слово, язык, вот кого он покоряет, с кем нежно флиртует, кого грубо хочет. Недаром Белаква с восторгом размышляет о письме Расина или Малерба – “перпендикулярном, изрезанном, ямчатом”, из возлюбленной хладнокровно “выжимает абзац”. “Расцветшие розы фразы метнут читателя к тюльпанам следующей фразы. Переживание моего читателя будет заключаться между фразами, в молчании, порожденном паузами, а не в опорных камнях темы, между цветами...” Когда роман кончается и пауза настает, тишина после Беккета и в самом деле звучит иначе.
По-русски Сэмюэля Беккета издают эпизодически и неохотно, он принадлежит к числу тех авторов, имя которых все слышали, но книг не читали, разве что театралы знают “В ожидании Годо” да еще несколько его пьес. И потому почти насильственное вталкивание этой сложной, густой, перенасыщенной литературными аллюзиями прозы в разжиженный контекст современной культуры (а “Текст” переиздал к 100-летию и другой его роман – “Мерфи”) кажется и уместным, и необходимым.