Антикварный рынок амбиций

Прошедший сезон, как и предыдущий, оказался рекордным по антикварным продажам произведений русского искусства. Значительно выросли цены не только на работы традиционных лидеров антикварного рынка, но и на работы художников второстепенных. На вопросы “Ведомостей” об особенностях и парадоксах русского антикварного рынка отвечает старший научный сотрудник Государственного института искусствознания, специалист по антикварному рынку Наталия Сиповская.

– Еще три года назад бесспорным лидером антикварного рынка был Айвазовский. Когда в декабре позапрошлого года его “Исаакиевский собор в морозный день” был продан на Christie’s за $2,1 млн, это стало сенсацией. Но в этом сезоне несколько художников перешагнули ценовую планку в $1 млн: Машков, Кустодиев, Коровин, Маковский, Богданов-Бельский и – совсем уже неожиданно – малоизвестный Григорий Габиашвили. Эти художники в истории русского искусства имеют очень разную ценность. Есть ли какая-то логика в том, что происходит на рынке?

– По отношению к антикварному рынку, тем более к русскому, глупо искать логику. Можно, конечно, ее придумать, но приоритеты так же разнообразны, как и мотивы коллекционирования. Рынок быстро откликается на самые разные события. Вспомните, что фонд “Екатерина” сделал три выставки “Бубнового валета” – в Монако, в Русском музее и в Третьяковке. И станет понятно, почему натюрморт Ильи Машкова – не самый удачный, не самый красивый – стал на какое-то время самым дорогим произведением русской живописи. Он был продан на Sotheby’s за $3,6 млн.

– Это не значит, что Машков в ближайшее время будет столько стоить?

– Но потом ведь справедливость восторжествовала – и “наше всё” Айвазовский опять стал выходить вперед. Последний из успешных сюжетов – Коровин. Его картины на многих торгах в призовой десятке, и все его произведения хорошо продавались. Но он брал массовостью: на торги выставлялось много картин разного качества – и все задорого. Дело в том, что у нас рынок не оформился в системе инвестиционных ценностей. Понятно, рынок классического модернизма и современного искусства для Запада уже давно имеет функцию дорогого инвестиционного пакета. У нас покупка картин, если не заниматься этим профессионально, – процесс убыточный. Это не недвижимость – она, что бы ни случилось, всегда будет востребована.

– Почему убыточный, если цены растут?

– Поймите правильно. Я не прогнозирую спада на антикварном рынке – цены будут расти, но я и не призываю, как многие: покупайте больше, все бешено дорожает. Рынок непредсказуем. Главное, что случилось с нашим рынком и о чем еще 10 лет назад приходилось только мечтать, – произошла дифференциация работ по классу. Есть фундаментально дорогие работы, которые столько и стоят, и они будут стоить дорого и расти в цене. Не намного, но этот процент будет существенен. Например, в Москве можно купить хорошего Остроухова за $12 000–15 000. Ну, подорожает он на 3%. А картина, купленная за миллион, скорее всего, подорожает на 10%.

– Любая картина за миллион? Вот Баранов-Россине с “Натюрмортом со стулом” два года назад на Sotheby’s первым из русских живописцев перешагнул миллионную планку, но позже ее не достигал.

– Не любая. Был всплеск внимания к Баранову-Россине, после выставки в Третьяковке у многих открылись глаза на этого художника. А теперь он вошел в свою ценовую категорию. Сейчас никто не покупает его картины за огромные деньги, но в пределах $100 000 его покупают. В частных руках довольно большое количество его работ, и ажиотажа вокруг этого художника нет.

– А почему в этом году очень дорого стоил Рерих?

– Видимо, происходило распределение хорошей коллекции Рериха. Всегда, когда на рынок выходит известная коллекция, то перемещение большого подлинного блока вызывает шлейф продаж. На рынок не обязательно выходят вещи именно из этой коллекции, но интерес к художнику возникает. Боюсь, я не могу объяснить механизм работы рынка так же точно, как механизм работы машины. Я только перечисляю, что на него влияет. Понятно, что влияют промоутерские музейные акции.

– Что еще влияет на цены?

– Как я уже говорила, переформирование частных коллекций. Стопроцентно подлинный товар хорошего происхождения всегда провоцирует возбуждение рынка. И третья закономерность – это появление одной вещи отличного провенанса. Например, “Одалиска” Кустодиева. Важно, что это картина из собрания Шаляпина.

– Или стулья из дворца?

– Все, что связано с дворцовыми коллекциями, всегда привлекает, тогда сам провенанс – материальная ценность. Или вот недорогой художник Никанор Чернецов был продан в этом году за $1,6 млн. Но это был “Вид Ореанды на Южном берегу Крыма”, а сейчас все, что связано с крымскими царскими резиденциями, вызывает интерес. В Англии недавно о них была издана большая книга.

– Но рекорд все равно не за живописью, а за декоративно-прикладным искусством. Две вазы Императорского фарфорового завода были проданы в этом году за 2,8 млн фунтов.

– С фарфоровых ваз начался первый взлет цен на рынке русского антиквариата. В начале 90-х пара ваз с портретом императора была продана за $96 000. Фарфоровая ваза – это мировой бренд для русского искусства. Еще на первой всемирной выставке в 1851 г. они получили золотую медаль. Это дорогое и очень сложное производство, это ювелирное изделие, но в большом масштабе. А у пары, поставившей рекорд в этом году, еще и отличный провенанс – они были подарены императором Николаем I английскому послу.

– Все эти разовые рекорды русского искусства к чему-то приводят?

– Обычно, когда продажи на аукционе переваливают через некоторую сумму – в 90-х гг. это был $1 млн, сейчас, наверное, $10 млн, – то национальная школа становится крупнейшим брендом рынка. А сумма продаж на русских торгах Sotheby’s за первый сезон этого года – 59,8 млн фунтов. Но за ажиотажем по поводу рекордов забывается, что мы на этом поле не одиноки. Крупнейшие первые бренды мирового антикварного рынка – это европейский модернизм и современное искусство, они давно переходят рубежи в $100 млн, потом идут немцы, китайцы, ну а дальше уже, наверное, мы.

– Рекорды устанавливаются на торгах Sotheby’s и Christie’s, а в Москве вещи того же качества можно купить дешевле.

– Нет коллекционера, который, собирая искусство, руководствуется какой-то одной целью. Антикварный рынок – это соревнование амбиций. А амбиции требуют безумств. Публично перехватить молоток у своего конкурента по бизнесу и коллекционированию – на это миллионов не жалко. Есть очень богатые люди, которые собирают коллекцию с копеечными затратами, гордясь, что они ее задешево собрали и без убытков для капитала. А есть коллекционеры, которые совершают очень серьезные покупки в Лондоне, а в Москве отказываются платить значительно меньшие деньги за хорошие вещи.

– Вы готовы дать прогноз по поводу антикварного рынка?

– Кроме того, о чем я уже говорила, могу добавить, что наш рынок должен развернуться в сторону западного искусства. Так случилось с Китаем, где долго покупали только свое искусство, но теперь обратились к мировым брендам – к тому же модернизму и современному искусству.