НОВЫЙ РУССКИЙ: Хранители нормы
Не уверен, что обрадую вас, но некоторые новые словари признают, что “кофе” может быть среднего рода. То есть мужского, конечно, прежде всего, но и средний род тоже допускается.
Существуют две стандартные реакции на эту новость (естественно, у тех, кто понимает, о чем речь).
Первая. Как вы (лингвисты) посмели! Никогда, слышите, никогда я не скажу “черное кофе”! Кофе может быть только черный!
Вторая. А мне, собственно, наплевать. Я сам всегда так говорю, и никакие словари мне не указ.
Первые (“консерваторы”) недовольны лингвистами, потому что те недостаточно консервативны и сдают позиции. Вторые (“либералы”) вообще не понимают, зачем нужны лингвисты. Но речь не об отношении к лингвистам, а об отношении к норме. Первые считают, что норма – это святое (а лингвисты своего рода хранители, порой, правда, никудышные), вторые – что норма вообще никому не нужна, а как язык сам развивается, так и ладно.
Понятно, что это полярные точки зрения, а правда, как всегда, где-то посередине, и все-таки... Зачем нужна норма? Может ли она измениться?
Норма – это то, что нас объединяет и разъединяет одновременно. Разъединяет, потому что ранжирует людей по владению этой нормой, создает своего рода культурную, да и – что греха таить – социальную иерархию. Грубо говоря, люди делятся на тех, кто говорит правильнее или неправильнее, грамотнее или неграмотнее, и говорить грамотно в стабильном обществе престижно. Объединяет, потому что именно благодаря норме существует единый русский литературный язык. Норма создает общество говорящих по-русски, которое включает даже тех, кто говорит неправильно. Уберите норму, и вместо вариантов одного языка (правильного и неправильного) вы получите два равноправных, но разных языка. Уберите норму, и постепенно язык распадется на множество разных языков. Их зачатками являются сегодняшние диалекты и жаргоны, объединенные как раз наличием литературного языка и нормы.
К счастью или к несчастью, но на нас с вами в последние 20 лет был поставлен эксперимент по расшатыванию нормы, иногда, кстати, сознательному. И, возможно, многие почувствовали начало распада, причем самая главная трещина начала образовываться между языком разных поколений. Именно поэтому идея защиты языка стала столь популярной. Требование защиты, по существу, означает требование следить за нормой.
И все же любая норма меняется. Это видно, например, когда мы смотрим старые фильмы. В “Свадьбе” Вера Марецкая в роли Змеюкиной жеманно говорит кавалеру: “Махайте на меня, махайте”. Просторечная и неправильная форма глагола (вместо “машите”) создает комический эффект несоответствия “светского образа” и реальности. Но сегодня эта форма также признается допустимой, и языкового несоответствия современный зритель не чувствует, остается только игра актрисы.
Роль лингвиста и заключается в том, чтобы следить за тем, когда пора менять норму. Скажем, в течение ХХ в. в слове “кулинария” ударение сдвинулось с “а” на следующий слог, именно так говорит подавляющее большинство, и нелепо выглядело бы цепляние за старую норму. Я сам был очень рад, когда увидел словарь, допускающий ударение “фольг?”, просто потому что не видел ни одного живого человека, следующего рекомендуемому обычно “ф?льга”.
Не удержусь и расскажу старую историю. Однажды в телефонной службе русского языка, а такая существует уже много лет, попросили подежурить одного очень известного академика, и к тому же начальника, чтобы отвечать на звонки. Он согласился и отнесся к делу чрезвычайно ответственно. Однако назавтра на службу обрушился шквал возмущенных звонков с требованием больше никогда не сажать у телефона того вчерашнего идиота. Смущенные подчиненные поинтересовались, в чем, собственно, дело. А в том, отвечала недовольная общественность, что на вопросы он начинал объяснять что-то вроде “с одной стороны – так, но с другой стороны – можно и этак”, а им нужно было просто узнать, как правильно.
Консерваторам, или языковым пуристам (а эта история про них), кажется, что есть высшая и неизменная норма. Это не так, и можно сколько угодно восхищаться русским языком эмигрантов первой волны и их потомков, но настоящий язык живет здесь, в России, со всеми его уродствами и нововведениями. Живет, потому что меняется.
Норма – довольно сложная вещь, и даже ненормативность в языке бывает разная. Одно дело – сказать “п?ртфель” или “ихний”, а другое, например, “обеспеч?ние” или “тапочек”. Первое просторечно, т. е. показывает невысокий культурный уровень, второе, скорее всего, никто и не воспримет как ошибку (хотя см. словари).
Есть небольшой набор классических нарушений нормы, который переходит из учебника в учебник. К нему и относится пример с “кофе”. Самое смешное, что многие из тех, кто громко протестует против среднего рода и презрительно морщится, услышав слова “черное кофе”, нет-нет да и сами скажут: “Не могу найти кофе, ты не знаешь, где оно?”. Иначе говоря, наши принципы порой расходятся с нашим поведением. И в случае языка, когда расхождения становятся слишком большими, лучше подкорректировать принципы (т. е. норму), чем их всем вместе постоянно нарушать.
Впрочем, каждый волен выбрать свой путь. Еще будучи студентом, я слушал доклад мудрого профессора, специалиста как раз по языковой норме. Он рассказал историю из какого-то старого советского фильма, которую я на всю жизнь запомнил. У советского академика была домработница. Говорила она по-русски не всегда правильно, что академика весьма раздражало. И в раздражении сказал ей как-то академик: “Что ж ты, Настька, все “ложить” да “ложить” говоришь. Я же тебя учил, что правильно будет “класть”, неужели трудно запомнить?” А она ему отвечает: “Да знаю я, как правильно. Только мне всю жизнь жить с теми, кто ложит”.