Советский антиквариат

Уже несколько десятилетий неизменными составляющими глайндборнского фирменного стиля остаются безупречное музыкальное качество спектаклей и пасущиеся вокруг театра стада овец. Как в Зальцбурге или Байройте, знание музыки и умение носить смокинг передаются здесь по наследству. Но в отличие от австро-немецких фестивалей в Глайндборне не принято тревожить уважаемых слушателей радикализмом – режиссерским или репертуарным. А у слушателей, соответственно, не принято возмущаться и кричать “бу”. Это, правда, не означает, что любой спектакль будет встречен благосклонно.

Среди новинок этого лета самой рискованной считалось “Обручение в монастыре” – опера Сергея Прокофьева, прежде вообще в Англии не ставившаяся. Безмятежный комический сюжет “Дуэньи” Шеридана англичанам, конечно, знаком. Но вот советский неоклассицизм образца 1940 г. отпугивал их неизвестностью и аполитичностью, которая здесь совсем не в чести. Например, все статьи про юбиляра этого года, Шостаковича, начинаются в английской прессе с упоминания Сталина, а статьи про Прокофьева начинаются со сравнения с Шостаковичем, а там уж до Сталина рукой подать. И надо сказать, что поводов для таких рассуждений в Лондоне сейчас, пожалуй, больше, чем на родине обоих композиторов: практически одновременно Валерий Гергиев побывал здесь с проектом Shostakovich on Stage, Большой театр – с “Огненным ангелом” и “Золушкой” Прокофьева, а также с шостаковичевским “Светлым ручьем”, в сентябре Ковент-Гарден возобновляет свою постановку “Леди Макбет Мценского уезда” Шостаковича, а афишу лондонского фестиваля BBC Proms украшает лозунг “Mozart – 250, Shostakovich – 100”.

Инциатором глайндборнского Прокофьева стал музыкальный руководитель фестиваля Владимир Юровский – молодая европейская звезда, известная в Москве пока только по симфоническим программам с Российским национальным оркестром. Сочетание воли и чувства, отличающее маэстро, идеально подошло к музыке Прокофьева, которую в яме глайндборнского театра играл Лондонский филармонический оркестр (со следующего сезона Юровский становится его шефом). Что же касается голосов, то Юровский собрал сильную команду почти исключительно из бывшего СССР. Вертихвостку Луизу пела кокетливая Любовь Петрова, несколько лет назад упорхнувшая из московской “Новой оперы” в молодежную секцию Метрополитен. Ее темпераментным поклонником Антонио выступал Всеволод Гривнов. Вторую пару молодых хитрецов составили Андрей Бреус в роли Фердинанда и Нино Сургуладзе в роли Клары, чье трепетное исполнение арии Noch’ bayukayet Sevil’yu удостоилось специальной похвалы критики. Но, впрочем, молодежь меркла перед главным героем спектакля – невероятно обаятельным и пластичным толстяком Вячеславом Войнаровским (нашей публике скорее известным по развлекательным телепередачам), для которого существует не так уж много оперных ролей, но папаша Дон Жером, безусловно, стоит в их списке на первом месте. Не менее точным был выбор энергичной интриганки Дуэньи (Александра Дурсенева из Большого) и всеми обмороченного рыботорговца Мендозы (Сергей Алексашкин из Мариинки).

Мендоза внешним видом напоминал Распутина, и, пожалуй, это единственное (кроме, конечно, русского языка), что напоминало о месте рождения оперы. Спектакль имел принципиально европейский, подчеркнуто традиционный, даже антикварный, но совсем не обветшалый вид – как будто он всегда тут был и за ним очень хорошо следили. Никаких советских аллюзий и сталинского энтузиазма (которые есть, например, в спектакле театра Станиславского и Немировича-Данченко и которых легче всего было бы ожидать от западных постановщиков). Вместо этого – Севилья XVIII в., добротные кирпичные своды рыбного рынка, балкончик Луизы в стиле рококо. И только в мечтаниях Дона Жерома, обдумывающего брачный союз дочери с рыбным магнатом, реальность уступает место гротескному карнавалу в духе Гойи, а местами проглядывает и постмодернистская червоточинка: вот огромная рыбина в ливрее справляет свадьбу, вот уже и животик у супруги появился, а вот народилось трое внучат с рыбьими головами.

Это милое, остроумное, ни минуты не скучное зрелище поставили художник Роберт Хопкинс (он несколько лет назад сделал в Мариинке “Чародейку” с Дэвидом Паунтни, а через год оба они будут работать над “Кармен” в Большом) и режиссер Дэниел Слейтер, которые продемонстрировали, что традиционный театральный язык еще, оказывается, может быть живым и искренним.