“На шее у налогоплательщиков наш коллектив не сидит”

Сразу же после назначения руководителем Росохранкультуры Борис Боярсков выступил с идеей срочной передачи разрушающихся памятников в частные руки ради их спасения. С тех пор прошло два года, не запомнившихся приватизацией исторического наследия: правительство не спешит с документами, а федеральная служба не вправе выступать с законодательными инициативами. Даже сама Росохранкультура не смогла пока получить права на занимаемое здание – усадьбу XVIII в. на Малой Никитской улице. Но у бывшего офицера КГБ есть и другие важные дела – борьба с видеопиратами, раскрытие нашумевшего дела с кражами ценностей из Эрмитажа. В интервью “Ведомостям” Борис Боярсков рассказал о сложностях надзора за российской культурой.

– Почему в системе Министерства культуры оказалось сразу три выходца из спецслужб – вы, замминистра Леонид Надиров из внешней разведки, статс-секретарь Павел Пожигайло из ГРУ?

– Видимо, сейчас востребованы люди, имеющие такой опыт. Я считаю полезным для себя опыт, приобретенный за 15 лет службы. Я заканчивал работу в районном подразделении [управления КГБ] Санкт-Петербурга. Там приходилось общаться с очень широким кругом людей из органов власти, с учеными, писателями, изобретателями, т. е. был очень разноплановый круг общения. Впрочем, последние 10 лет я был банковским служащим, и этот опыт мне тоже кажется не лишним.

– Насколько эффективна была административная реформа для вашей службы? Достаточно ли вам полномочий?

– Административная реформа была эффективной уже потому, что ее результатом стало создание таких контрольно-надзорных органов, как наш. Надзорные органы и в сфере телерадиовещания, и в деле охраны памятников истории и культуры существуют в большинстве развитых стран. [В России] ранее эти функции не были определены как основное направление работы ни для одного ведомства. Поэтому результативность ведомственного надзора была не столь эффективной. Вопрос с полномочиями мы не рассматриваем как определенный раз и навсегда. Удовлетворенности существующим положением дел у меня нет. Хотя бы из-за очевидного снижения ответственности различных ведомств за результаты своей деятельности.

– Сколько сотрудников работает сейчас в Росохранкультуре? Хватает ли бюджета?

– В центральном аппарате – 105 человек, и еще 197 – в 20 территориальных управлениях. Бюджет наш невелик – чуть более 100 млн руб. в год, но в основном он закрывает наши потребности, разве что за исключением потребностей в современном информационном обеспечении и коммуникациях, ну и, конечно, в части зарплат сотрудников. Кстати, доходы бюджета от нашей деятельности значительно превосходят расходы. В прошлом году мы обеспечили поступление почти 200 млн руб. от регистрации, лицензирования и сборов штрафов, не считая еще возвращенных культурных ценностей, по самым скромным оценкам, на 60 млн руб. Так что на шее у налогоплательщиков наш коллектив не сидит.

– Какую из сфер массовых коммуникаций вы считаете самой проблемной с точки зрения нарушения закона?

– Основная проблема – неосуществление теле- и радиовещания организациями, которые получили у нас лицензии. Зарезервировав частотный ресурс, в силу экономических или творческих причин они месяцами и даже годами не выходят в эфир. Кроме того, лицензиаты часто не соблюдают обязательства, взятые на конкурсах, победителями которых они стали. В таких случаях лицензии аннулируются и вновь выставляются на конкурс, чтобы предоставить право самостоятельного творчества дееспособным вещателям.

– А какой вклад Росохранкультура вносит в борьбу с интеллектуальным пиратством?

– Мы лицензируем аудиовизуальную продукцию и контролируем исполнение лицензионных требований производителями. Всего в России около 300 предприятий и частных предпринимателей, легально производящих видео- и аудиозаписи на кассетах, CD и DVD, при этом на 21 лицензиата приходится 80% легальной продукции на этом рынке. Но среди предприятий с лицензиями есть и такие, которые ночью включают станок на 4–5 часов и работают уже нелегально. В прошлом году по результатам наших проверок семь предприятий были лишены лицензий. Это были серьезные пираты. Конечно, оставшись без лицензии, они могут попытаться где-то опять произвести свою продукцию, но тогда к ним можно будет применять уголовные санкции как к лицам, занимающимся незаконной предпринимательской деятельностью. Сейчас на рынке аудио- и видеозаписей, по нашим оценкам, около 60% контрафактной продукции. Но три года назад было все 90%. Это [сокращение] плод совместной работы МВД, таможни, прокуратуры, Роспатента, Роспотребнадзора и других организаций, в том числе Росохранкультуры.

– В компетенции Росохранкультуры находится множество вопросов: музеи, библиотеки, СМИ, авторские права, памятники. Не кажется ли вам, что такое разнообразие сфер деятельности несколько чрезмерно и может обернуться профанацией?

– Результаты нашей работы будут самым убедительным ответом на этот вопрос. Следите за ними на сайте Росохранкультуры www.rosohrancult.ru и делайте выводы.

– В Москве то и дело сносят архитектурные памятники, а на их месте строят коммерческую недвижимость. Росохранкультура как-то реагирует на такие случаи?

– Я не считаю эти случаи массовыми. Да, они есть. Мы согласовываем проекты и выдаем задания на проведение реставрационных работ. В последнее время стали осуществлять надзор за производством самих работ на наиболее важных объектах, к которым мы сейчас относим Большой театр, “Царицыно” и Мариинку в Санкт-Петербурге. Практически во всех рабочих совещаниях там принимают участие наши сотрудники. Но наших сил недостаточно для постоянного надзора над всеми памятниками.

– Нередко в областных центрах можно встретить ветхие деревянные дома со статусом федеральных памятников архитектуры. Правительство на их содержание денег не выделяет, а региональные власти не вправе, да и средств не имеют.

– Сохранить деревянную архитектуру в центре современного города не удастся, это просто противоречит жизненному укладу. Конечно, уникальные здания, действительно представляющие серьезную ценность, необходимо сохранить. Но мы знаем, что в советские времена показателем эффективности охраны памятников было количество поставленных на учет памятников федерального значения. Так что далеко не все эти здания на самом деле являются памятниками федерального значения.

– Что же мешает вам провести инвентаризацию и отделить настоящие памятники от мнимых?

– Для этого нужно утвердить положение о порядке производства историко-культурной экспертизы постановлением правительства. Закон об охране памятников истории и культуры народов России вступил в силу еще в 2002 г., а нормативная база к нему до сих пор не разработана правительством и Министерством культуры. Нам пока контролировать нечего.

– Вы ратовали за приватизацию разрушающихся памятников. Как здесь обстоят дела?

– Порядок приватизации памятников тоже до сих пор не определен. Думаю, жизнь сама заставит [правительство] все это сделать. Потому что здание без хозяина, без добросовестного пользователя погибает. В России примерно 5% архитектурных памятников из имеющихся 25 000 зданий находятся в казне. Эти здания пустуют и просто рушатся. В Польше общественная организация типа нашего ВООПИК [Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры] владеет 50 000 зданий. У нас тоже надо передавать их, например, религиозным или общественным объединениям. Вообще, я бы любой ценой добивался, чтобы у памятника был хозяин. Все равно кто – лишь бы он появился, а дальше мы с него спросим. Но для этого мы должны составить паспорт памятника, провести историко-культурную экспертизу, определить охранные обязательства. А нормативной базы для этого нет.

– Почему стала возможной преступная деятельность в Эрмитаже?

– Основная проблема музеев не в том, что в их ряды проникли продажные люди. Редкие исключения – не основание для недоверия всем. Но нельзя не обращать внимания на отсутствие нормальных фондохранилищ в музеях и системы подготовки кадров для такой сложной работы, как работа хранителя. Темпы внедрения современных средств учета информатизации на сегодняшний день крайне недостаточны. Техническое задание к программе, призванной оцифровать музейный фонд, написано в 1988 г. Пытаться сейчас внедрять его – обрекать себя заранее на неудачу. В Эрмитаже приказ о начале создания электронной базы данных издан в 1999 г. За прошедшие семь лет в эту базу внесено чуть более 153 000 предметов из 2,8 млн. Мы c вами при жизни не увидим полного электронного каталога сокровищ Эрмитажа, если будем двигаться такими темпами. Плановые задачи Роскультуры по созданию каталога музейного фонда, по-моему, установлены на 2015 г., но меня это совершенно не устраивает. Что там останется в 2015 г. и в каком состоянии, я не знаю.

– Проблема, как водится, в финансировании?

– По оценке Роскультуры, на создание современных хранилищ в подведомственных ей музеях требуется около 9,5 млрд руб. Сколько нужно для того, чтобы сформировать современный персонал, не известно. Сейчас в стране около 30 000 музейных хранителей. На региональном уровне проблема решается: в Челябинске, Ханты-Мансийске, Тюмени, Мордовии и Чувашии местные власти сами финансируют строительство фондохранилищ. С моей точки зрения, было бы правильно, если бы этот процесс носил организованный характер. Его вполне могло бы координировать Министерство культуры.

– Ваша служба обязана надзирать за всеми музеями?

– Такой задачи нет. Росохранкультура проверяет порядок учета, контроля и сохранения предметов в музейных и библиотечных фондах, а также соблюдение предусмотренных Конституцией прав на доступность к этим коллекциям со стороны граждан. Музеи как учреждения не являются предметом нашего контроля или надзора. Мы не имеем права регулярно посылать туда ревизоров и осуществляем выборочные проверки. За прошлый год Росохранкультура проверила 79 музеев. Поскольку в службе не очень большой коллектив, мы в год не можем проверить более сотни музеев. Привлекаем к работе коллег из Роскультуры и работников других музеев. На самом деле персонал музейного сообщества в абсолютном своем большинстве – это исключительно квалифицированные, подготовленные и преданные сотрудники.

– Много в России музеев?

– Достоверных данных нет ни у кого. Существует 58 музеев, подведомственных Роскультуре. Это наиболее крупные, государственно значимые федеральные учреждения – Третьяковская галерея, Эрмитаж, ГМИИ им. Пушкина, в которых хранится преобладающее число предметов музейного фонда России. Но кроме них в стране имеется еще 1430 музеев, сдающих различные формы отчетности в Роскультуру. А количество частных музеев, появившихся в последнее время, вообще несчитанное.

– Как российская ситуация с сохранностью музейных фондов выглядит на фоне зарубежных музеев?

– У нас краж из музеев фиксируется гораздо меньше, чем за границей. Во Франции мне называли цифру ежегодных утрат – около 5000, а мы фиксируем от 50 до 100 краж. В России практически исключены вульгарные кражи, которые имеют место в зарубежных музеях. Число краж из музеев посетителями за последние три года уменьшилось в два раза, и это хорошо. Но каков ущерб от скрытой преступности, я вам сказать не могу. У нас есть тревожные факты: в Петропавловском соборе в Петербурге, как выяснилось недавно, украли около 180 предметов оружия. В Таганроге хранитель музея с похищенной картиной выехал за рубеж, и эту картину мы обнаружили на рынке уже в Москве. В Астраханской картинной галерее был нарушен порядок изготовления копий с картин, и подлинники заменили копиями. Насколько свято следуют инструкциям хранители музеев – большой вопрос.

– Какой может быть материальная ответственность искусствоведа с зарплатой 4000 руб., сидящего на своей должности 30 лет?

– Мы отметили в материалах проверки Эрмитажа, что вопросы научной деятельности и хранения – несовместимые, с нашей точки зрения, функции. Мы считаем неправильным, что научные сотрудники занимаются хранением, как любители. [Директор Эрмитажа] Борис Михайлович Пиотровский согласился с нами, что это очень серьезный недостаток, и они будут его как-то исправлять, но это вопрос государственного финансирования. В Эрмитаже около 180 научных сотрудников – хранителей. Если отделить научную функцию от хранительской, значит, штат увеличится вдвое. Но разговоры о том, что в Эрмитаже очень низкие зарплаты, не подтверждаются в действительности. В любом случае от повышения зарплат честнее люди не станут, если они изначально имеют серьезные изъяны в личности.

– Как в таких условиях бизнесмены соглашаются помогать культурным учреждениям, если все настолько запущенно?

– Руководители музеев и библиотек не расходуют деньги нецелевым образом. В этой среде нет людей, которые пытаются решить личный вопрос за счет средств спонсора. Поэтому, на мой взгляд, любые вложения в музеи, библиотеки и архивы оправданны. Нормальное хранилище останется навсегда как память о добром деле в том числе.

– Мне лично не раз приходилось бывать на корпоративных приемах в крупнейших музеях Москвы. Как ваше ведомство относится к проведению фуршетов в музеях?

– Отрицательно. В мировой практике для этих целей, как правило, создаются отдельные залы. Прошло то время, когда музеи в России еле-еле сводили концы с концами, пытаясь сохранить свои фонды в условиях отсутствия денег на отопление и зарплату. То, что было 10 лет назад, уже ушло и, надеюсь, не вернется. В первую очередь надо обеспечить сохранность музейного фонда, а не зарабатывать на его использовании. Знаю, что и на крейсере “Аврора” в кают-компании можно отметить день рождения или свадьбу. Я считаю, что это не только неправомерный заработок, но и оскорбление памятника. Росохранкультура и Роскультура предложили Министерству культуры разработать специальный регламент проведения общественных и государственных мероприятий с использованием дворцов и музеев, который исключил бы нанесение им ущерба.