“Элементарная книга”
– Лев Владимирович, в вашей книге “Иосиф Бродский” сделан акцент на эстетике, а не на подробностях частной жизни. Можно ли все-таки называть ее биографией?
– Я не хотел и не мог написать биографию Бродского. Причин к тому было несколько. Во-первых, Бродский был моим близким другом, я знал, как он не любил втoржений в свою личную жизнь, и обижать его, даже после смерти, я бы ни за что не стал. Во-вторых, у меня вообще нет ни склонности к работе в этом жанре, ни профессионального умения. Я работал над комментариями к стихам Бродского. Кроме того, мне нужно было написать предисловие к комментированному изданию, и вот это предисловие незаметно разрослось в книгу. В основном я ее написал за три месяца летом прошлого года. Когда я увидел, что начинаю выходить за рамки вступительного очерка, мне надо было определиться с жанром. Я не хотел, чтобы получилось слишком длинное предисловие или неполноценное жизнеописание. Я понял, что то, что я хочу сделать, – это литературная биография.
Литературная биография (biographia literaria) – это жанр, изобретенный Колриджем, который был не только великим романтическим поэтом, но еще и невероятно эрудированным, умным и необычно мыслящим писателем, как бы Пастернаком и Шкловским одновременно. Литературная биография, строго говоря, – не история человека, а история его творчества. Конечно, одно от другого неотделимо, но и полного совпадения нет. В книге я рассказываю о детстве Бродского, о его семье, о книгах, которые он читал, о том, где и как он зарабатывал на жизнь, и т. п., но лишь в той мере, в какой эти обстоятельства формировали мир его поэзии.
Я старался воздерживаться от спекуляций психоаналитического или тем паче мифопоэтического толка. Я только позволил себе вынести в заглавие то, что считаю центральной мифологемой творчества Бродского, – напечатал на титульном листе “Щит Персея”. К сожалению, традиция серии “Жизнь замечательных людей” требует, чтобы на обложке стояло просто имя героя книги, и с моим красивым названием пришлось распроститься.
– В книге вы отвечаете всем критикам Бродского, не принимавшим его кто по эстетическим причинам (Солженицын), кто по причинам человеческим (Лимонов). Это тоже специфика жанра?
– Вопрос о восприятии творчества поэта современниками, естественно, является частью его литературной биографии. Я к нему обращаюсь на протяжении всей книги, пишу, например, во второй главе о том, что поначалу Бродского отторгал не только официоз, но и интеллигентная ленинградская публика старшего поколения, поскольку его первые опыты были за пределами той акмеистической традиции, которая культивировалась в Ленинграде. Неприятие Бродского Солженицыным – это вопрос вкуса (не в бытовом, а в эстетико-культурном смысле). Солженицын принадлежит к другому поколению, его поэтический вкус воспитан в рамках другой эстетики, и перепрыгнуть через это очень трудно. Меня удивляет нe то, что Солженицыну не нравится большинство из написанного Бродским, а то, что ему не так уж мало нравится. Я помню, как однажды в 1977 г. в Энн-Арборе я зашел к Бродскому и он сказал: “Смотри, мне Солженицын письмо прислал”. Это письмо сейчас хранится в архиве Бродского в библиотеке Йeльского университета. Написано оно в ответ на письмо Бродского, передавшего Солженицыну приглашение регентов Мичиганского университета в Энн-Арборе приехать получить почетную степень. Солженицын, ссылаясь на занятость, это приглашение отклоняет, но пользуется случаем сказать Бродскому, что он уже давно читает с большим интересом все, что Бродский публикует в русской эмигрантской прессе (а это практически все, написанное зрелым Бродским на тот момент). Он пишет о большом таланте Бродского, но в конце выражает опасение, что в творчестве Бродского есть тенденции к умножению хаоса в мире. Мне кажется особенно интересной эта последняя фраза, поскольку она почти дословно повторяет то, что сорока годами раньше написал Пастернаку Горький. Повторилась культурная ситуация – новая поэтика художнику предыдущего поколения кажется поэтикой хаоса.
– А Лимонов?
– О нападках Лимонова на Бродского я пишу в другом контексте – в связи с враждебностью части эмиграции к Бродскому. Бродский немало сделал для того, чтобы помочь Лимонову начать литературную карьеру на Западе. Я это знаю, так сказать, на собственном опыте, потому что в 1976–1978 гг. работал в издательстве “Ардис”, которое именно по настоятельной рекомендации Бродского выпустило большой сборник стихов Лимонова “Русское”. Я его набирал. Стихи, надо сказать, талантливые. Я и сейчас считаю, что Лимонов был сильнее как поэт, чем как прозаик. Лимонов вскоре ответил на эту поддержку довольно пасквильным фельетоном “Поэт-бухгалтер”. Правда, двадцать лет спустя его отношение к Бродскому, уже покойному, переменилось. В своей “Книге мертвых” он грустит, что уже не может поделиться с Бродским своими успехами на литературном и политическом поприщах. Это мне напомнило одного забулдыгу, которого можно было встретить в ленинградских пивных в мои студенческие годы. Если ему подносили, он вступал в разговор, обычно начиная задумчиво: “Н-да, с тех пор как Владимир Ильич умер, мне и поговорить не с кем...”
– Вы обобщили темы и статьи, которые раньше были раздроблены на отдельные сборники. Не стала ли книга похожа на хрестоматию?
– Знаете, как я осознаю свою книгу? Как элементарную. Еще лучше было бы охарактеризoвать ее английским словом generic, которое, к сожалению, не имеет прямого перевода на русский. Вот как оно употребляется. В табачной лавке вы можете выбрать сигареты Marlboro, Kent, Camel в пачках с узнаваемым красивым дизайном, а есть где-то на нижней полке белые пачки, на котоpых простым черным шрифтом напечатано “Сигареты”. Это generic сигареты. Они значительно дешевле, но хорошего качества, без изысков. Вот и у меня, я надеюсь, такая generic книга о Бродском. Никаких выкрутасов, лишь честно проверенные сведения и ограниченный, но существенный комментарий.
Бродсковедение действительно приобретает индустриальный размах, за всем в этой области уследить просто невозможно, да меня лично большинство из того, что пишется, и не интересует. Не потому что оно все дурно, а просто меня не слишком интересуют прочтения Бродского под углом тех или иных модных или не очень модных литературоведческих или философских теорий. Меня интересуют лишь честные комментарии к текстам, какие можно найти, например, в статьях и книгах Валентины Полухиной или Андрея Ранчина.
– Известно, что и сам Бродский не желал, чтобы из его стихов извлекали философские или какие бы то ни было концепции. Он противился любым идеологиям и схемам?
– Идеология – это набор убеждений. Бродский любил повторять слова Акутагавы: “У меня нет убеждений, у меня есть только нервы”. Это очень серьезное заявление. Поль Рикер назвал идеологию “тюрьмой разума”. К сожалению, человеческое сознание так устроено, что оно стремится в комфорт устойчивых убеждений. Нужна особая дисциплина свободомыслия, чтобы запрещать себе формировать убеждения. Из всех, кого я знал, Бродский был самый свободомыслящий. Я полагаю при этом, что ему было безразлично, какие концепции кто-то выстраивает на основе его стихов.
– В книге вы пишете о том, что Бродский был политизированным человеком и, в частности, болезненно отнесся к отсоединению от России Украины (этому посвящено не входящее в собрание сочинений стихотворение “На независимость Украины”). Как это соотносится с тем, что Бродский, в общем, понимал необходимость развала империи?
– Бродский, хотя кому-то это может показаться странным, вообще был человеком в полном смысле этого слова жизнерадостным. Его интересовало абсолютно все, связанное с реальностью. Политика, в особенности все происходящее на родине, его остро интересовала. Он радовался провалу путча ГКЧП, возвращению Петербургу его подлинного имени. Горбачев вначале показался ему пустословом, но потом ему стало казаться, что этот человек, сам того не ведая, ведом Клио, музой истории. Он написал лихой гимн Ельцину – “Подражание Горацию”: “Лети по воле волн, кораблик...” Сильно огорчился, когда начались карательные экспедиции в Чечню.
Почему он решил не печатать стихотворение “На независимость Украины”, понятно – не хотел, чтобы его злорадно цитировали те, кто злорадно цитирует его нынче в Интернете. К российскому имперскому прошлому отношение у него было, безусловно, отрицательное. Но Украину он не только считал единым, как теперь принято говорить, “культурным пространством” с Великороссией, но он еще и сильно чувствовал ее как свою историческую родину. Последнее выражение мне не хочется брать в кавычки, потому что для Бродского это была очень интимно прочувствованная идея. Ощущение себя “Иосифом из Брод”.