Успех архитектора
Со стороны архитектор Михаил Белов выглядит счастливцем: со студенческих лет получал премии на международных архитектурных конкурсах и поэтому числится в первых архитекторах-бумажниках, проекты которого хранятся в разных хороших музеях и частных собраниях по всему миру.
Потом несколько лет он работал в Европе и Японии, уже соревнуясь не в концептуальных, архитектурными журналами организованных, конкурсах, а в реальных, где конкурировал с лучшими архитекторами мира.
Теперь он профессор Московского архитектурного института, автор нескольких монументов и домов в Москве, а также, как сам пишет, “небольшого городка на 150 дворцов, одну школу и одну церковь в ближнем Подмосковье”. Он же вместе с Михаилом Хазановым был автором проекта реконструкции Большого театра. Проект этот очень высоко оценили эксперты ЮНЕСКО, его показывали в российском павильоне на Венецианской архитектурной биеннале. Но реконструкция Большого – такое архисложное и тонкое экономико-политическое государственное дело, что авторы проекта с него тихо слиняли.
Почему счастливцем Михаил Белов себя не считает, можно увидеть на выставке и прочитать в книге к ней. Хотя автор основного текста – самый известный наш архитектурный критик Григорий Ревзин – не просто ставит Белова высоко, а считает его способным осуществить заветную мечту масс и просвещенных интеллектуалов – повернуть историю, вернуться в золотые архитектурные века и проектировать так, будто великие классические традиции и не традиции вовсе, а актуальная архитектурная практика и сейчас можно строить совершенно, как Палладио, а не подражать стеклянному европейскому неомодернизму. Эту, в общем-то, чистую иллюзию критика провоцирует большая профессиональная культура проектов и построек Белова, созданных в исторических стилях.
“Помпейский дом” в Филипповском переулке (один из самых элитных и дорогих новых московских домов), неосталинский дом клуба “Монолит” на улице Косыгина, загородный поселок для того же заказчика, состоящий из полутора сотен неоклассических вилл с портиками и колоннами, спроектированный для группы компаний “ПИК” основательный постмодернистский “Английский квартал” на Мытной улице – все последние работы Белова отличаются незаурядным знанием первоисточников и умением работать с деталями. Это сложносочиненные, многодельные и скрупулезно продуманные, профессиональные работы, а не какое-то там поверхностное a la.
И все было бы замечательно и победоносно, если бы на выставке и в книге не было бы других работ – легких, изящных, остроумных. Они относятся и к “бумажному” периоду, когда Белов придумывал дома для бездомных в рекламных установках, или крохотный “Дом для рыжих” посреди Манхэттена с кукольным клоуном, в голове которого сооружена смотровая площадка. Есть такие же умные, но уже не дерзости и в следующих периодах: проект пристройки к Большому театру массивного кубического объема, в стеклянные ячейки которого вставлены многочисленные двуглавые орлы, “Дом-паровоз” (конкурсный проект для вокзальной площади Мюнхена) или серия неоконструктивистских зданий стремительных линий и дерзкой раскраски.
То, что эти интеллектуальные и смелые работы оказались невостребованными, а заказ пошел на имперские и исторические (до ХХ в.) формы, – проблема не Белова, а только нашего времени и места. Но вот архитектор отнесся к ней с болезненной рефлексией.
В своей статье “Чувства и предубеждения в архитектуре” он мучительно выясняет отношения с мифической “прогрессивной архитектурной общественностью”, которая обвиняет его в превращении из либерала-западника в консерватора-почвенника. Другой бы просто гордился послужным списком, а Белов мучится. Без страданий русский интеллектуал жить и развиваться не может. Хотя размышления Белова о себе в архитектуре вполне типичны для представителя поколения, часть жизни бывшего лихим советским нонконформистом, а в новые времена сделавшего успешную карьеру, но не такую, как хотелось.