НОВЫЙ РУССКИЙ: Опечатки с моралью
За последние пару недель со мной произошло несколько курьезных случаев. В своей речи и своих текстах я допустил несколько не то чтобы ошибок, а скорее неточностей и был немедленно и безжалостно поправлен.
Начну непосредственно с “Ведомостей”. В статье об электронном этикете я использовал жаргонный глагол “банить”. Однако на пути в печать с этим словом произошли некоторые изменения. Кто-то исправил его на более знакомое “бранить”, решив, по-видимому, что я просто пропустил одну букву. В результате вместо словосочетания “банить мат” (т. е. налагать запрет на появление мата) возникло “бранить мат”, что не то что бессмысленно, но значит нечто совсем другое. Честно говоря, я бы этого не заметил, поскольку свои статьи в газете не перечитываю. Но на эту ошибку мне было любезно указано в отзывах читателей к интернет-версии, которые, напротив, я всегда с интересом – а часто и с благодарностью – читаю. Естественно, встал вопрос, кто виноват. Корректор? Редактор? Да нет, автор, ибо не следует лингвисту, “прохвессору” (как меня опять же любезно именуют в читательских комментариях) использовать в статье профессионализмы, которые еще только входят в русский язык.
Поразмыслив, однако, я пришел к выводу, что кто бы ни был виноват, все к лучшему – этот казус прекрасно иллюстрирует основную идею моей колонки: русский язык изменяется так быстро, что уже не столько объединяет нас, сколько разъединяет, рассаживает по вагонам, которые движутся по разным путям и в разных направлениях. Впрочем, перед написанием следующей статьи я благоразумно заручился обещанием редактора, что править меня без моего ведома больше не будут.
Каково же было мое удивление, когда в читательских отзывах к следующей статье мне снова указали на ошибку, которой я не совершал. А именно, что слово “офлайн” (так было напечатано) пишется с двумя “ф” (как, собственно, и было написано в сданном мною тексте). Здесь, впрочем, не все так ясно. Я в этом случае руководствовался существующей практикой написания. Что подтвердили и мои внимательные читатели. Аргумент заслуживает того, чтобы быть приведенным в газете. Один из комментаторов не поленился залезть в “Яндекс” и привел следующую статистику: офлайн – 341 520, оффлайн – 1 833 862 (имеется в виду количество страниц). Это вполне объяснимо, поскольку в английском языке, откуда слово заимствовано, оно пишется через два “f”. Однако и мой злокозненный правщик (скорее всего, это был корректор) руководствовался вполне здравыми соображениями. В русский язык уже вошли “офсет” и “офсайд”, восходящие к тому же самому английскому “off”. Кроме того, существует малоизвестное правило, которое огрубленно можно передать так: в заимствованных словах удвоенные согласные перед согласной и на конце слова передаются на письме одной. Так, фамилии известных философов Wittgenstein и Russell по-русски записываются как Витгенштейн и Рассел. Последнее время этим правилом все чаще пренебрегают, в результате чего появляются “расселлы”, “оффшоры” и “оффлайны”. Вброшенное в Интернет слово, например в неправильном написании, тут же подхватывается тысячами. Снова я получил замечательный пример, демонстрирующий скорость изменений в русском языке. На как будто бы простой орфографический вопрос нет такого же простого и однозначного ответа. По-видимому, опять виноватым остался автор, пойдя на поводу у интернет-масс, а не следуя правилам русской орфографии.
Очередное мое “исправление” состоялось на радио. С понедельника по четверг по одной из программ передавали запись моих лингвистических лекций, а в пятницу я пришел на прямой эфир, чтобы ответить на вопросы слушателей. В одном из ответов я произнес что-то вроде “последствия от этого...”, на что немедленно последовал звонок в студию, где мне указали на неправильность моей фразы и предложили отказаться от употребления предлога – “последствия этого...”. Я попытался отговориться тем, что в спонтанной речи главное – ее спонтанность, а не правильность. Слушатель вежливо прервал меня и потребовал точного ответа, правильно это или неправильно. Сдерживая легкое раздражение, я поблагодарил слушателя и признал свою ошибку. В душе, однако, я продолжаю считать, что так все же сказать можно, или, по крайней мере, так говорят. Жалко, под рукой не было “Яндекса”. И все же очная ставка еще с одним “языковым пуристом” закончилась не в мою пользу.
Казалось бы, все эти случаи наводят на грустные мысли. Однако нам предстоит хеппи-энд. Опять же на прошлой неделе я принимал участие в круглом столе, где обсуждалась предполагаемая гибель русского языка. Разброс мнений был весьма значителен: от “неотвратимо гибнет” до “с русским языком все в полном порядке”. Конечно, я не считаю, что с русским языком все в полном порядке, и приведенные случаи как раз свидетельствуют об этом. Слишком много сейчас возникает вопросов, на которые лингвисты (и корректоры, и редакторы) не могут дать четкого ответа. Язык изменяется так быстро, что специалисты не поспевают за ним, и тем самым отчасти теряется, расползается понятие нормы. Колебания нормы существуют всегда, просто сейчас их слишком много. Однако все это ни в коей мере не свидетельствует о гибели языка. Представьте себе акселерата, который слишком быстро растет, и его маму, которая в ужасе убеждает врачей, что он гибнет. Такая позиция относительно языка кажется смешной и даже абсурдной. Я бы описал ситуацию несколько иначе. Очень быстро меняется окружающий нас мир (в социальном, культурном и технологическом отношениях). Следом за ним, не всегда успевая, меняется и наш язык. Как раз, не будь этих изменений, можно было бы говорить о том, что язык мертв: ведь на нем нельзя было бы говорить об изменяющемся мире. Наконец, следом за языком поспешаем отдельные и конкретные мы. Нас разделяет очень многое: понимание или непонимание новых слов, любовь или нелюбовь к словотворчеству, знание или незнание правил орфографии... Зато объединяет неугасающий, временами яростный интерес к родному языку. Мы все время хотим точно знать: как правильно?