Ларс фон Триер уклонился
Конкурс в Сан-Себастьяне еще раз подтвердил давнюю фестивальную тенденцию – актуальное кино немыслимо сегодня вне социального и политического контекста. “От противного” подтвердил он и то, что политизация искусства и эстетизация политики – удел настоящих художников и чуть ли не единственный залог подлинных художественных прорывов. Но как раз их-то и не оказалось в конкурсной программе, сплошь состоявшей из фильмов о современных эмигрантах и иммигрантах, беженцах и нелегалах, кочевниках и невольных путешественниках – обитателях третьего мира. Желаемого превращения политики в высокое искусство в Сан-Себастьяне не произошло.
Не случайно жюри выделило именно те фильмы, где расхожих социальных тем меньше всего. Главный приз (“Золотую раковину” за лучший фильм) поделили камерная французская психодрама “Мой сын для меня” (Mon fils a moi) дебютанта Марчиала Фугерона и поэтическая притча-фантасмагория “Полумесяц” (Half Moon) прославленного иранца Бахмана Гобади, в которой эмигрантские мотивы хоть и существенны, но служат огранкой для более универсальных конфликтов. Два года назад Гобади уже получил главную награду Сан-Себастьяна за антивоенную драму “Черепахи умеют летать” – о детях-калеках, жертвах ближневосточных розней. Курд по происхождению, в новой картине он рассказывает о своей нации, лишенной географических границ и раздираемой между Ираном, Ираком и Турцией. “Полумесяц” – история престарелого музыканта-курда и его десяти взрослых сыновей, которые отправляются из Ирана в Ирак, и это путешествие Гобади снимает в жанре высокого философского абсурда, когда смех и ужас идут рука об руку. Рядом с эпичным “Полумесяцем” разделившая с ним награду семейная драма “Мой сын для меня” выглядит щекотливой пустышкой. Это протокольный портрет с виду нормальной семьи, в которой эгоцентричная мать (Натали Бай, приз за лучшую женскую роль) настолько любит своего сына-подростка, что превращает его жизнь с сущий ад.
Но радикальнее всего вразрез с фестивальным мейнстримом выступил Ларс фон Триер, чей новый фильм “Босс всего сущего” (The Boss Of It All) был представлен вне конкурса и оказался корпоративной комедией.
Триер сделал осмысленный шаг в сторону от политических и художественных парадоксов, какими еще недавно изумлял в “Догвилле” и “Мандерлее”. Теперь он сыграл в жанр, но, конечно, поставил эту игру в кавычки, отведя себе роль лукавого комментатора действия. Важнее здесь не то, что происходит на экране, а то, как Триер играет с публикой. В этом смысле “Босс всего сущего” ближе всего к чистому концептуальному искусству, когда подразумеваемый авторский жест важнее предъявляемого произведения и зачастую не имеет с ним ничего общего: с тем же успехом Триер мог бы стать режиссером мультипликации, которую ненавидит, или снять обыкновенную порнографию, к производству которой имеет отношение, – и в том и в другом случае его фильм вызвал бы резонанс, страсти и споры.
Как бы там ни было, к интеллектуальному жесту чуткого Триера стоит прислушаться – если даже он отказывается теперь от политического высказывания, то возникает вопрос: а по-прежнему ли возможно это высказывание, не является ли оно фальшью и профанацией? И потом, что уж говорить о политических амбициях других режиссеров, если сам Триер с умным и загадочным видом уходит в тень...
В контексте фестиваля его позиция, пускай она и обманчива, выглядела справедливой. Потому что самые социальные фильмы конкурса оказались самыми неубедительными и самыми художественно уязвимыми. В лучшем случае они представляли собой репортажную или эстетскую публицистику, сводясь к политкорректным сообщениям на злободневную тему – разумеется, со стереотипами левацкой идеологии.
Так произошло в ленте “Призраки” (Ghosts) англичанина Ника Брумфилда – унылой реконструкции гибели китайских чернорабочих на побережье Британии, где они незаконно собирали моллюсков и их буквально смыло мощнейшим приливом. Для пущего эффекта и “аутентичности” главные роли в “Призраках” сыграли реальные участники случившейся катастрофы – те, кому удалось выжить и вернуться на родину. Но дальше агитации за права беженцев и корректного упрека в адрес британского правительства, отказавшегося брать на себя ответственность за трагедию и выплачивать компенсацию родственникам погибших, дело не пошло.
Еще один фильм, укоряющий западную цивилизацию в равнодушии к пресловутому Другому, – “Звуки песка” (Sounds of Sand) бельгийки Марион Хансель. Это драматичное и эстетское роуд-муви рассказывает об африканской семье, которая из-за наступившей засухи отправляется в опасное путешествие по континенту. Мучимые жаждой, изнуряемые жарой герои надеются найти спасительный оазис, но натыкаются лишь на жестокость и предательство своих соплеменников. Картина – этакий репортаж с другой планеты, прекрасной и непостижимой, попытка открыть нам глаза на то, что Другой существует, но находится на грани вымирания. Герои фильма мрут один за другим в беспощадной и первобытной пустыне, а в это время над ними летят современные авиалайнеры, и в ответ на вопрос маленькой девочки, что это за самолеты и можно ли ждать от них помощи, звучит неутешительная фраза: “Куда уж там, они даже не знают, что мы существуем”. Скупое послание фильма – в благородном напоминании об обратном, о том, что страшная и дикая африканская реальность существует. Остальные режиссерские усилия ушли на создание типичного фестивального арта – картинка завораживает сильнее всякого месседжа, в эффектном визуальном дизайне есть вкрапления африканских красок.
Обвини авторов “Призраков” и “Звуков песка” в фестивальной конъюнктуре, в аккуратном исполнении соцзаказа и гуманитарной помощи “униженным и оскорбленным” в “резиновых перчатках” – буржуазном лицемерии, у них не нашлось бы художественных аргументов для защиты.
Впрочем, пусть уж лучше зритель узнает о тяжелых судьбах китайских нелегалов в Англии или кочующих африканских аборигенов в форме чистого или эстетизированного плаката, чем не узнает о них вообще. Это к тому, что в политизированном Сан-Себастьяне не было ни одной русской картины. Хотя проблема миграции, конфликта наций и этнических групп стоит в современной России не менее остро, чем в Британии, Африке или на Ближнем Востоке. Но у нас об этом практически не снимают – даже на уровне элементарной публицистики. А раз не снимают, раз игнорируют социально-политическую реальность, то и российское кино вряд ли появится на кинематографической карте мира. По крайней мере в ближайшее время.