Маттиас Варниг: “Что хорошо для России, хорошо и для Германии”

– “Северсталь”, “Балтика”, “Рубин”, “Невская косметика”, Балтийский завод, “Акрон”, Киришский НПЗ, Архангельский ЦБК и многие другие.

– Под вашим руководством российское отделение Dresdner Bank по заказу Минюста оценивало “Юганскнефтегаз” и консультировало “Газпром” по поводу слияния с “Роснефтью”. Почему такие важные сделки российское правительство доверило сопровождать именно вашему банку?

В 1991 г. Маттиас Варниг приехал в Москву в короткую командировку – он участвовал в аудите Внешэкономбанка СССР. Результаты аудита никому не пригодились – Советский Союз распался, зато Варниг начал создавать с нуля российский бизнес Dresdner Bank и остался в стране. И не зря. Спустя 15 лет он руководит проектом строительства газопровода из России в Германию, который стал одной из главных тем проходящего сейчас визита Владимира Путина в Дрезден. В интервью “Ведомостям” Варниг рассказал о своей карьере и отношениях с “Газпромом”.

– Вас называют самым высокопоставленным немцем в России. Почему вы решили связать свою карьеру именно с нашей страной? Когда рухнул железный занавес, можно было поехать на Запад, а вы – на Восток.

– Честно говоря, сначала я тоже хотел отправиться на Запад. В 1990 г. я переехал из Берлина во Франкфурт-на-Майне. Я не мог тогда предположить, что моя карьера будет складываться в России.

– Как же получилось, что вы оказались в Москве накануне путча и развала СССР?

– В апреле 1991 г. правление Dresdner Bank, где я в тот момент работал, направило меня в Россию. В моем личном деле была пометка о том, что я когда-то учил русский в школе, что, видимо, и квалифицировало меня для этого задания. Моего согласия не спрашивали.

– Расскажите, чем вы занимались в Германии до того, как пришли в Dresdner Bank? Западные газеты писали, что до падения Берлинской стены вы работали в тайной полиции ГДР – “Штази”. Почему вы решили пойти в разведку? Считали службу там романтикой?

– До конца 1989 г. я действительно был сотрудником главного разведывательного управления ГДР. В 18 лет я вступил в коммунистическую партию. Это был мой личный осознанный выбор, я был убежден в правильности этого пути. Так что работа в разведке стала своего рода логичным продолжением. Я бы не назвал это романтикой. Но не могу отрицать, что в самом начале испытывал огромное восхищение от работы.

– А на чем вы специализировались?

– На промышленном шпионаже, сборе и оценке промышленной информации в ФРГ.

– До того как вас направили в Москву в октябре 1991 г., вы бывали в СССР?

– Да, трижды. Первый раз – еще когда был школьником, в рамках дружеского обмена. И два последующих посещения были по студенческому обмену.

– У вас, наверное, оставались здесь друзья или знакомые?

– К сожалению, мои посещения были очень короткими. Последний раз я приезжал в Москву в 1980 г. С тех пор вплоть до 1991 г. никаких связей с Россией у меня не было. В четвертый раз в Москву меня привела уже непростая задача.

– Какая?

– В феврале 1991 г. [экс-президент СССР] Михаил Горбачев встретился с федеральным канцлером Германии Гельмутом Колем. И Михаил Сергеевич попросил Коля провести аудит Внешэкономбанка, оценить ситуацию с внешним долгом СССР. Коль обратился к руководству Dresdner Bank и Deutsche Bank, с тем чтобы составить аудиторскую комиссию и провести качественный аудит. И тогда в Москву поехали три человека от Deutsche Bank и три человека от Dresdner Bank, одним из них был я.

– И ваш аудит оказался успешным?

– Не знаю, можно ли назвать его успешным, но было установлено, что Советский Союз становится неплатежеспособным. Правда, ничего нельзя было поделать с этим выводом. Потому что тот человек, который, собственно, инициировал аудит и с которым мы должны были его обсуждать, уже покинул пост президента СССР.

– И почему же потом вы не вернулись обратно в Германию?

– Я и собирался. Но в августе 1991 г. мне позвонил менеджер Dresdner Bank, который отвечал за связи с Советским Союзом, и попросил меня совершить поездку по СССР и подготовить отчет о ситуации в стране. За шесть недель я побывал в Киеве, Алма-Ате, Ленинграде. Я подготовил отчет о том, что Советский Союз распадается и что значимо будет обеспечить присутствие за пределами Москвы, например в Ленинграде, и таким образом стать там первым иностранным банком. Я получил согласие, и меня попросили срочно подготовить открытие представительства. Так, в конце 1991 г. мы открыли представительство Dresdner Bank в Санкт-Петербурге.

– Тогда вы и познакомились с Владимиром Путиным? Он, кстати, в 80-х гг. тоже работал в ГДР разведчиком.

– Я познакомился с Владимиром Владимировичем Путиным в октябре 1991 г. в Санкт-Петербурге. Для открытия иностранной компании в Санкт-Петербурге требовалось разрешение комитета по внешнеэкономическим связям мэрии города. Этот комитет возглавлял Путин. Лицензия № 1 для иностранных представительств с его собственноручной подписью по-прежнему хранится в банке.

– Тогда вам быстро удалось завоевать расположение городских властей, ведь Dresdner Bank получил шикарное место под офис – бывшее здание посольства Германской империи в Санкт-Петербурге.

– В начале 1990-х администрация Санкт-Петербурга очень тепло принимала иностранных инвесторов. Не только мы получили поддержку в поиске помещения, но и другие иностранные компании и банки. Например, Credit Lyonnais тоже получил под офис очень красивое здание.

– Тем не менее вы ведь, как я понимаю, поддерживали с Владимиром Владимировичем не только деловые контакты. У вас были и остаются хорошие личные отношения?

– В свое время мне понравился Санкт-Петербург именно тем, что там деловые отношения перерастали и в личные контакты. Была очень открытая, дружеская атмосфера. У меня сложились хорошие личные отношения с Владимиром Владимировичем, как и со многими другими, работавшими тогда в Санкт-Петербурге. Это характеризовало атмосферу в городе в то время.

– А с какими компаниями в Санкт-Петербурге сотрудничал ваш банк?

– Ваши конкуренты говорят, что открытие банка в Петербурге было ошибкой, ведь центр страны – в Москве.

– Я думаю, наши конкуренты просто завидуют нашей истории. (Улыбается.) Те успехи, которых ЗАО “Дрезднер Банк” сумело достичь и продолжает добиваться, связаны с тем, что мы были одним из первых банков, открывших операционный бизнес в России и накопивших богатый опыт, а Санкт-Петербург оказался правильной отправной точкой.

– Но ведь сейчас банк переживает не лучшие времена. Вы сконцентрировались на проекте Nord Stream, а недавно банк покинула высококлассная команда менеджеров во главе с Бобом Форесманом.

– В банковском бизнесе и особенно в инвестиционных банках люди приходят и уходят. Я по-прежнему участвую в деятельности банка, выполняя надзорные функции на уровне совета директоров. Мне жаль, что Боб покинул банк. Тем не менее у нас осталось много профессионалов, которые не всегда появляются на публике, но по-прежнему активно работают с российскими клиентами. Мы сохраняем ведущие позиции на рынке, запланировано значительное число проектов, поэтому я уверен, что банк продолжит успешно развиваться.

– Dresdner Bank, включая его инвестиционное подразделение Dresdner Kleinwort, – один из самых опытных банков и консультантов в России. Две сделки, которые получили такую известность, – только вершина айсберга. Обширный опыт банка в предоставлении консультационных услуг по всей Европе в различных секторах, особенно в секторе природных ресурсов, в сочетании с прочной платформой бизнеса в России, построенной за многие годы, сделали выбор банка очевидным. Кроме того, Dresdner Kleinwort занимает ведущие позиции в качестве консультанта крупных российских нефтегазовых компаний, благодаря чему мы обладаем большим опытом работы в этой сфере.

– Некоторые инвесторы упрекали Dresdner Bank в том, что его оценка “Юганскнефтегаза” позволила судебным приставам выставить “дочку” ЮКОСа на аукцион всего за $9,4 млрд.

– Я не могу комментировать, что додумывают на рынке. Я уверен, что Dresdner Bank действовал профессионально, оценивая “Юганскнефтегаз”. Наши цифры были в тех же рамках, что и у других оценщиков, нанятых ЮКОСом. Руководство ЮКОСа высоко отозвалось о проведенной нами оценке. Банк не взялся бы за оценку, если бы не был уверен, что проведет ее на должном уровне. Кроме того, мы опубликовали наше официальное заключение об оценке, и реакция на проделанную работу в большинстве своем была позитивной.

– Но как же так получилось, что накануне слияния “Роснефти” и “Газпрома” летом 2004 г. вы оценили “Роснефть” в $5–7 млрд, а спустя 1,5 года перед IPO – в $68,3–77,4 млрд с потенциалом роста еще на $28 млрд? Получается, “Юганскнефтегаз” стоит в несколько раз дороже, чем его оценили перед аукционом?

– Приведенные вами цифры основываются скорее на слухах, чем на реальных рекомендациях, предоставленных нашим банком. Наличие некоторых расхождений отражает кроме изменения цен на нефть также и различия в оценке активов – как отдельных предприятий или как интегрированных, существенный объем средств, инвестированных “Роснефтью” после приобретения предприятия, а также различия в планах развития, подготовленных компаниями. Если вы изучите опубликованную нами оценку, вы сможете лучше понять смысл различий в оценках, сделанных в разные моменты времени.

– За прожитые в России 15 лет вы могли наблюдать, как менялась наша страна. В чем она стала лучше, а в чем – хуже?

– После сложных 1990-х Россия нашла путь к политической стабильности и экономическому росту. И сегодня она является значимым политическим и экономическим фактором для всего мира. Деловая жизнь тоже сильно изменилась: она стала более профессиональной, но и более жесткой. Времени для простых человеческих отношений и контактов остается, к сожалению, все меньше, а бюрократия не уменьшилась, скорее наоборот.

– Почему, на ваш взгляд, в России возможно убийство первого зампреда Центробанка?

– Мне сложно ответить на этот вопрос. Прежде всего это большая человеческая трагедия. Учитывая тот большой путь развития, который Россия прошла в последние годы, появилась надежда, что времена, когда высокопоставленных представителей государства, делового сообщества и публичной жизни атаковали подобным образом, прошли. В этом смысле убийство г-на Козлова стало поражением для всего процесса развития. И я надеюсь, что правительство быстро найдет правильные ответы.

– Согласны ли вы с пословицей “Что русскому хорошо, то немцу смерть”?

– Я эту поговорку слышал, но никогда не понимал ее смысла. Мне бы хотелось стереть этот устаревший стереотип и создать новую пословицу: “Что хорошо для России, хорошо и для Германии, и наоборот”.

– Кто предложил вам возглавить СЕГ? Почему вы согласились?

– Предложил “Газпром”, и я это воспринял как большую задачу, как личный вызов. Меня вдохновляет возможность участвовать в проекте, имеющем столь важное значение для Европы и России, возможность оставить след в истории. Кто-то из моих коллег сказал, что шанс участвовать в таком проекте выпадает один раз в жизни.

– Почему проект переименовали в Nord Stream?

– Мы много думали насчет названия и, мне кажется, нашли очень яркое и подходящее имя для нашего проекта. Оно имеет привязку к Северной Европе, куда будет поставляться газ, связано с морской тематикой, понятно на английском, русском и немецком и вписывается в современные тенденции в наименовании крупных трубопроводных проектов – Nabucco, Green Stream, Interconnector. Новое наименование отражает цель проекта – создание эффективной газотранспортной инфраструктуры для обеспечения бесперебойного потока природного газа из месторождений Сибири в Северную Европу.

– В Nord Stream вам предстоит отстаивать интересы российской компании на Западе, а, с другой стороны, помогать ее немецким партнерам в России. Как вы избегаете конфликта интересов?

– Nord Stream – это совместное предприятие партнеров, которые понимают, что сотрудничество выгодно для всех. Поэтому нет какого-либо принципиального конфликта интересов, а только поиск взвешенных решений. Координировать этот процесс и есть моя работа.

– Справедливы ли, на ваш взгляд, заявления ряда западных изданий о том, что Герхарду Шредеру не следовало соглашаться на пост главы комитета акционеров Nord Stream?

– Решение предложить Шредеру должность председателя совета акционеров получает все больше поддержки. Например, результаты недавнего опроса мнений показали, что 77% граждан Германии придерживаются мнения, что Шредер своим участием в нашем проекте вносит важный вклад в обеспечение энергобезопасности Германии. За годы своей службы на посту федерального канцлера он придал новый импульс сотрудничеству России и ЕС. Он раньше других понял значение тесного международного сотрудничества в области энергобезопасности. Назначение Шредера играет важную роль для проекта подобного, общеевропейского масштаба. Он будет руководить работой комитета, который представляет интересы акционеров и определяет стратегию компании, не участвуя в ее оперативной работе.

– Некоторые эксперты рассуждают, что Шредер получил этот пост в благодарность от Владимира Путина за поддержку.

– Столь значимые кадровые решения вряд ли принимаются из благодарности.

– Требуется ли одобрение Евросоюзом проекта СЕГ? Может ли недовольство балтийских стран ухудшением экологической обстановки из-за газовой трубы стать причиной провала проекта?

– Проекту не требуется разрешение Евросоюза. Более того, ЕС подтвердил необходимость этого проекта, присвоив ему статус трансъевропейской энергетической сети TEN-E. Это означает, что ЕС расценивает Nord Stream как один из приоритетных энергетических проектов, отвечающих интересам всей Европы. Без этого проекта Европа окажется не в состоянии обеспечить себя поставками газа в нужном объеме. Я внимательно слежу за теми дискуссиями, которые ведутся в странах Балтийского региона, и понимаю их беспокойство в связи с экологией. В проектировании и строительстве Nord Stream мы намерены учитывать все вопросы экологии и правовые требования как международного, так и национального законодательства. Мы развиваем активный диалог с этими странами и готовы ответить на все возникающие вопросы.

– Не опасаетесь ли вы, что весь объем газа – 55 млрд куб. м в год, – который планируется отправлять в Европу по СЕГ в 2012 г., окажется там невостребованным? Ведь пока “Газпрому” удалось законтрактовать только четверть объемов.

– Таких опасений нет. Спрос на природный газ растет во всей Европе. Например, Великобритания перестала быть экспортером газа и стала импортером. К 2015 г. потребление газа в европейских странах будет на треть превышать показатель 2005 г. и Евросоюз будет вынужден импортировать 75% потребляемого газа. Я уверен, что к тому моменту, как по трубе пойдет первый газ, все контракты будут заключены.

– “Газпром” возьмет на себя все транспортные риски и будет оплачивать тариф Nord Stream независимо от того, будет заполнена труба или нет. Согласны ли вы с мнением, что соглашение акционеров невыгодно для “Газпрома”?

– Я с этим не согласен. Окончательное соглашение – результат продолжительных и порой жестких переговоров “Газпрома” и его немецких партнеров. Каждый акционер защищал свои интересы. “Газпром” имеет 51% акций и потому взял на себя основную инвестиционную нагрузку. Договор на условиях ship or pay необходим для привлечения финансирования.

– Когда планируется утвердить бизнес-план Nord Stream? Не могли бы вы назвать предварительные цифры, сколько может стоить проект?

– Акционеры находятся на этапе финального согласования долгосрочного бизнес-плана. Более детальные бизнес-планы будут регулярно подтверждаться комитетом акционеров. По предварительным оценкам, сумма инвестиций в морской газопровод Nord Stream составит как минимум 5 млрд евро, но окончательную сумму расходов можно будет назвать после проведения переговоров с поставщиками и подрядчиками. Доходы компании Nord Stream складываются исключительно за счет транспортировки газа. Транспортные мощности будут полностью использоваться “Газэкспортом”. Величина транспортных тарифов и компенсации акционерам определяются в окончательном соглашении акционеров.

– С какими банками уже идут переговоры о финансировании проекта?

– Никаких предметных переговоров с банками по финансированию проекта Nord Stream пока не ведется.

– Может ли Nord Stream в будущем разместить акции на международном рынке?

– Таких планов нет.

– Поддерживаете ли вы стремление “Газпрома” монополизировать весь экспорт газа из России?

– История экономического развития, в частности Германии, показывает, что в определенные исторические периоды монополия полезна для развития страны. Но монополии имеют право на существование лишь в ограниченные по времени периоды. Как долго “Газпрому” стоит сохранять свою экспортную монополию в интересах России, не могу сказать. Структуры европейских рынков изменяются и развиваются очень быстро. “Газпром”, что я считаю абсолютно правильным, старается укрепить свои позиции на европейских рынках. В ближайшие годы это обязательно окажет влияние на развитие и самого “Газпрома”.

– Вам нравится, как управляет “Газпромом” команда Алексея Миллера?

– Когда Алексей Борисович Миллер возглавил “Газпром”, капитализация монополии составляла около $30 млрд, а сегодня “Газпром” – одна из самых дорогих в мире компаний. Она все более активно ведет себя на западных рынках. И это вполне успешный результат.

– Почему, на ваш взгляд, “Газпрому” не удается закрепиться на сбытовом рынке в Европе?

– Я внимательно слежу за международными дискуссиями и замечаю, что западные инвесторы часто требуют доступа к активам в России, но когда Россия хочет поучаствовать в бизнесе на Западе, то требования о свободном передвижении капитала очень быстро забываются. Это однозначно показала дискуссия по поводу компании Centrica. Я думаю, что западные правительства рано или поздно должны принять тот факт, что если речь идет о свободном рынке капитала, то и российские инвестиции, в частности инвестиции “Газпрома”, должны быть допущены на европейский рынок. Стратегически решение “Газпрома” позиционировать себя в даунстриме в Европе верное. Одновременно западные концерны желают участвовать в добыче ресурсов в России. Это двусторонний процесс, который необходимо развивать.