В башне из слоновой кости

Высокий седой человек быстро протягивает мне руку: «Я Вольф Лепениес». Во время беседы он приветлив, мягок, слегка ироничен и как-то обескураживающе прост. Ни тени высокомерия, ни намека на собственное величие, на то, что вообще-то он международного уровня топ-менеджер от науки, всемирно известный социолог, автор 4-томной «Истории социологии» и еще десятка книг, переведенных на многие европейские языки, лауреат множества международных премий. Последняя из них – престижная Премия мира немецких книготорговцев (25 000 евро); в разное время ее получали Герман Гессе, Мартин Бубер, Амос Оз, в прошлом году – нынешний Нобелевский лауреат турецкий писатель Орхан Памук.

Во время недавней Франкфуртской ярмарки в самой знаменитой городской церкви Паульскирхе ученого поздравили больше 1000 гостей, включая Федерального президента Германии Хорста Кёлера.

Любимая тема Вольфа Лепениеса в социологии – культура и политическая история, их взаимное притяжение и отталкивание. Его последняя, только что вышедшая книга так и называется «Культура и политика. Немецкие истории». Когда в 1986 году Лепениес стал директором Wissenschaftskolleg zu Berlin – Берлинского института (на самом деле это что-то вроде дома творчества для ученых), – резче обозначились и его социально-политические идеалы: разомкнуть границы, превратить мир в открытый дискуссионный клуб, где ученые и политики обмениваются мнениями, нащупывают общие решения по самым разным вопросам.

После того как Берлинская стена была разнесена на куски, эти как будто утопические картины неожиданно начали воплощаться в реальность. Благодаря усилиям Лепениеса и его коллег в Будапеште, Бухаресте, Софии, Варшаве, Петербурге стали появляться аналоги Берлинского коллегиума (Лепениес руководил им до 1996 года) – новые площадки для научной и общественной дискуссии. Крупные, как в Будапеште, небольшие, как в Петербурге, где уже 12 лет работает Античный кабинет Bibliotheca Classica, который приглашает с лекциями специалистов по античности, занимается академическими исследованиями и изданием древних классиков. Правда, расширять связи с Россией Берлинский институт не торопится, и Вольф Лепениес довольно ясно объяснил почему.

– Вы очень много сделали для интеграции восточно-европейской научной мысли в западную. В Берлинский институт до сих пор приезжают и именитые, и молодые ученые из Восточной Европы для совместных семинаров и исследований, в нескольких городах бывших соцстран работают открытые вами институты. Зачем вам все это?

– На самом деле изначальная причина была достаточно прозаическая. Мне совсем не хотелось участвовать в решении внутренних немецких проблем, возникших после падения Cтены. И я сосредоточился на Европе. Мы приглашали в наш институт исследователей из восточно-европейских стран и до 1989 года. Хотя пригласить ученого из Советского Союза, как, возможно, вы помните, было очень сложно. Но в конце концов ученые приезжали даже из России. Однако из пяти приглашенных нами российских математиков четверо не вернулись домой. Нормально, когда ученые перемещаются по свету, но если они не возвращаются... Это ослабляет их собственную страну, обессиливает науку. Вот мы и решили создавать институты, подобные нашему, «на местах» и объединить под их крышей лучшие умы, а вместе с тем сделать эти институты настолько привлекательными, чтобы не хотелось их покидать. Так все и получилось. Особенно удачно, по-моему, в Будапеште и Бухаресте… Мне хочется верить, что это и есть наш вклад в создание гражданского общества.

– Русский проект вас разочаровал?

– Нет, Bibliotheca Classica в Петербурге – организация небольшая, но я ею вполне доволен. Мы, кстати, пытались создать и другие институции в России, но это оказалось невероятно тяжело. Слишком непрозрачные там структуры – я никогда не понимал, с кем именно и как вести переговоры.

– Как бы вы оценили сегодняшнюю политическую ситуацию в Россию?

– Россия на сложной стадии развития, объективно сложной, и совсем не мое дело порицать или прощать ее, это скорее ваше дело. Недавно мне довелось беседовать с руководителем одной крупной немецкой нефтяной компании. Я спросил его, что он думает о России – о коррупции, мафии и т.д. Он ответил: взгляните, что творилось в США на рубеже прошлого и позапрошлого веков. То был дикий Запад, это, может быть, дикий Восток. Может быть. Но сам я не хочу никого критиковать, я слишком далеко от нее. Отсюда кажется, что, несмотря ни на что, Россия все же идет к демократии. Остается надеяться, что в итоге она станет целиком демократической страной, сейчас же она просто совершает промежуточный шаг.

– В одной из своих работ вы писали, что время для преодоления разрыва между европейским Востоком и Западом упущено...

– Я скорее говорил это о Германии, а не о Европе в целом. В 1989-м я был потрясен. Потрясен тем, что израильский автор Амос Оз назвал «победой культуры в политике». Это был удивительный, почти утопический момент. После падения Берлинской стены наступила чешская «бархатная» революция. В тот момент не одному мне – многим казалось, что сейчас обновится вся система, изменится все общество. Но неизбежно наступает то, что Макс Вебер назвал «рутинизацией харизмы». Вынесенные на волне воодушевления народные герои незаметно превращаются в обычных политиков и бизнесменов. Это нормально. Хотя перемены действительно наступили, перемены к лучшему, все же они оказались не так значительны, как ожидалось. Но я понимаю, что выстраивание гражданского общества – процесс мучительный и бесконечно долгий.

– Какую социальную роль в процессе становления гражданского общества может сыграть интеллектуальная элита?

– Такую же, как всегда. Интеллектуал должен размышлять о том, как сделать мир лучше. Он не должен принадлежать сиюминутной реальности – ему нужно оставаться как бы за ее пределами и не считать ее точкой отсчета. Интеллектуал всегда должен думать об альтернативных путях.

– То есть интеллектуал – это мечтатель? Сочинитель альтернатив?

– Ни в коем случае. Интеллектуал не должен конструировать утопии. Ему важно оставаться реалистом, находясь по ту сторону реальности. И максималистом. Компромиссы, движение шажок за шажком – удел политиков. Интеллектуалу нужно забыть о компромиссе, но при этом, кстати, не считать себя умнее политиков. Просто его дело в другом.

– Не предполагает ли модель, которую вы описываете, что интеллектуал должен жить в затворе, в монастыре, рафинированной Касталии из «Игры в бисер» Гессе, и оттуда наблюдать за событиями?

– Напротив, интеллектуалы должны смешиваться с политиками и влиять на политическую жизнь. Можно сказать, наш институт в Берлине и есть такой монастырь, или – я бы все же предпочел другой образ – башня из слоновой кости, где мы все живем. И вместе с тем мы влияем на политику. Для меня вообще башня из слоновой кости – великолепное строение, прекрасный дом, ведь, когда ты добираешься до самого верха, ты смотришь далеко вперед, ты способен предвидеть будущее. А предвидение – тоже одна из основных задач интеллектуалов. Нет, ты не делаешь реальную политику, но ты думаешь о ней, и именно это на нее влияет.

– И что же вы видите из этой башни? Что кажется вам особенно тревожным там, впереди?

Вопрос слишком обширный! Но я бы остановился на двух вещах. Экология – вот проблема, которая в будущем только усугубится. По-моему, мы слишком мало работаем над ее решением. Что и понятно – это трудная работа. Некоторые страны – Индия, Китай, отчасти и Россия – очень близки к тому, чтобы стать крупнейшими индустриальными игроками. Но ближайшие последствия этого они не учитывают, как в свое время не учитывали и мы. Вторая проблема: имеем ли мы реально работающую ООН? В сущности, нет. Еще недавно ООН была намного продуктивнее, а теперь? Нам следует подумать об этом, от этого будет зависеть развитие мировой политики.

– Вы не назвали еще одну «точку тревоги» – ислам.

– Ислам – такая же религия, как и другие. Ее можно исповедовать, ее можно критиковать – в этом нет ничего беззаконного. Важно только, чтобы любая критика сопровождалась самокритикой, способностью взглянуть и на собственный образ мысли со стороны, иметь мужество совершать ревизию.

Диктофон выключен, но Вольф Лепениес никуда не торопится. Он расспрашивает меня о том, где я училась, чем люблю заниматься, как мне работается в газете. Мы пьем сок и разговариваем. Наконец поднимаемся, он провожает меня до выхода из гостиницы, в одном из залов которой мы и беседовали, чуть кланяется, придерживает дверь. Я выхожу и думаю: «Правильно ему дали Премию мира».