ВЫСШАЯ ШКОЛА: Поточный метод

Мир переходит к новому уровню образовательного стандарта. Высшее образование стало массовым. Городская экономика развитых стран с предубеждением относится к тем, кто не может предъявить диплом о в/о. И это скорее не проблема квалификаций, а проблема менталитета. Система найма действует по принципу “свой – чужой”.

Массовый спрос и доступность

Рост сферы услуг – даже в России она составляет уже две трети рынка труда – выдвинул новый стереотип массового работника. Работник теперь общается не со станком и с деталью, а с клиентами, и от качества этого общения напрямую зависят продажи и доходы предприятия. От работника требуется высокий культурный уровень.

В торговых сетях и бутиках России выпускники торговых ПТУ и техникумов безнадежно проигрывают студентам и выпускникам даже непрофильных инженерных и педагогических факультетов вузов. Городские семьи это прекрасно понимают и делают выбор: если в 2003 г. на одного учащегося ПТУ приходилось четыре студента вузов, то к 2010 г. соотношение составит один к восьми!

Сейчас у нас 450 студентов на 10 000 населения вместо 170 в СССР, и это ставит Россию в первую тройку стран по охвату высшим образованием.

Впрочем, ни одна страна ОЭСР (Организации экономического сотрудничества и развития) здесь не выделяется. Получение высшего образования перестало быть проблемой для их граждан. Однако давление массы абитуриентов на университеты породило новый ряд проблем.

Лишь около трети выпускников вузов в России действительно работают по специальности, востребуют свои профессиональные знания и умения. Можно ругать кривую систему вузов, доставшуюся от СССР. А можно заметить, что это воспроизводит установившееся в других развитых странах соотношение: только треть бакалавров продолжают обучение в магистратуре. Остальные заканчивают бакалаврами (кое-кто – только двухгодичные колледжи, тем не менее считающиеся высшим образованием) – и прекрасно трудоустраиваются.

Фактически на уровне бакалавриата студенты получают не профессиональное, а общее высшее образование. Востребуемый рынком набор компетенций выпускника-бакалавра включает скорее общую культуру, коммуникабельность и способность к быстрой адаптации, чем конкретные знания.

Университеты работают просто как фильтры на рынке труда. Отсюда соблазн сформировать для бакалавров предельно облегченные программы. Студенты могут легко поддаться на такое предложение – и сильно усложнить себе путь к следующим ступеням собственно профессионального образования.

Эволюция массовых университетов

Превращение университетов из элитных в массовые организации поставило большинство из них перед проблемой ограниченности ресурсов и необходимости строгой экономии. Если раньше редким ресурсом был талант, то сегодня им стали деньги. Необходимость выполнения обязательств по обучению потоков студентов, возросших в три, а то и в пять раз, неизбежно делает формальным отношение преподавателей и администраторов к отдельному студенту. Университетская фабрика отныне мыслит количествами.

В поточных университетах выдвигаются узкие преподаватели, специализирующиеся на работе с большой аудиторией. Эффективным становится преподавание с минимумом обратной связи. Преподаватели начинают вкладываться в методики массового контроля и технику презентаций. Исследователи оттесняются на старшие курсы, где они могут рассчитывать на интерес малых групп продвинутых студентов. Результатом является недостаточное инвестирование университетов в исследования. Но главный негативный результат – большинство студентов оказываются вовсе выключены из процесса получения и критики нового знания или ноу-хау. Они больше не готовятся как инноваторы.

Академическую эффективность (накопление профессиональной и общественной репутации) замещает экономическая. Появились и первые чемпионы такой эффективности: открытые университеты с дистанционными программами обучения, предлагающие учащимся стандартные, обезличенные и облегченные модули информации.

Эволюция университетов в целом оказалась плохим ответом на вызовы инновационной экономики. Поскольку университеты не смогли выдвинуть достойного ответа, теперь они – вместо прежнего пиетета – испытывают на себе первые последствия пренебрежения общества.

Экономия на масштабе

Резкое расширение спроса на высшее образование подталкивает традиционных спонсоров университетов – государство, корпорации и специализированные фонды – к выводу, что они могут заморозить свои вклады на достигнутом уровне. Прирост финансирования должен идти от учащихся и их семей. Сегодня в России больше половины семей готово нести значительные затраты для того, чтобы их дети получили высшее образование.

Действительно, если элитарная модель университета была связана с самопополнением элиты, которая приглашает приглянувшихся кандидатов к источнику чистого знания, то массовая модель базируется на удовлетворении внешнего спроса на высшее образование. Однако здесь скрыт подвох.

Цена образования, которую соглашается платить потребитель, не включает в себя элементов, понятных только для посвященных, – таких как научные исследования, которые должны вести профессора и которые часто лежат в основе академического рейтинга вузов. Заставить семьи раскошеливаться на что-то большее, чем оплата преподавания и социальной инфраструктуры университета, могут только самые раскрученные вузы. Но и им платят за бренд, а не за исследования.

Как только вузы ставятся в конкурентную ситуацию, значимым становится вопрос, кто сделает это дешевле. В игре с потребителем выигрыш остается на стороне университетов без науки. Ведь они продают именно тот товар, ценность которого различает массовый покупатель.

Переходя в область товаров массового спроса, высшее образование подпадает под действие обычных для этого сектора экономики законов. Чем производство масштабнее, тем оно выгоднее. Размеры успешных университетов начинают расти: от тысяч учащихся к десяткам тысяч. Это обеспечивает экономию на масштабе (от лекций до столовых и охраны). Но в массовом университете отношения администрации и преподавателей с учащимися неизбежно формализуются, теряют наглядность и персональный характер.

Ресурсные ограничения и недофинансирование

Университет отныне должен выполнять свои обязательства, не получая прежних ресурсов для их выполнения. Преподаватель сталкивается с нехваткой традиционных для университета ресурсов: свободного времени, исследовательских ресурсов, денежного вознаграждения. Студент начинает работать с середины срока своего обучения и объективно не может сосредоточиться на выполнении академических стандартов. Поскольку проблема касается основной группы студентов, которая при этом включает не слабаков, а самых сильных и энергичных, преподаватели вынуждены снижать требования – на выпускных курсах им часто просто не на кого рассчитывать.

В таких условиях университеты не имеют достаточных аргументов, чтобы убедить своих доноров резко увеличить вклады в образование. Финансирование университетов начинает отставать от потребностей.

Казалось бы, ресурсы всегда отстают от потребностей – на этом факте основаны экономика и человеческий выбор вообще. Однако социальный сектор, оборона и другие сферы преимущественной ответственности общества перед индивидом реагируют на сокращение ресурсов по-другому, нежели коммерческие фирмы и домохозяйства. Если последние просто сокращают масштаб присутствия на рынке (выпуска или закупок), то общественные предприятия в силу ряда причин имеют низкую эластичность производства по цене. Невозможно просто сократить размер обязательств – они заданы извне. До определенной точки это ведет к выявлению непредвиденных возможностей более эффективного использования ресурсов (так, российские клиники и школы продолжали выполнять свои обязанности даже в середине 90-х годов, когда их финансирование упало до 25% от предыдущего уровня), но после ее перехода меняется качество самого продукта.

Каждое общественное предприятие проходит две фазы адаптации к недофинансированию. Первая фаза – “сопротивление”, когда предприятие выполняет обязательства практически в том же объеме и с некритически снижающимся качеством. Главный фактор этого – поведение работников, не отклоняющееся от сложившихся традиций и требований даже в условиях резко снизившейся оплаты.

Вторая фаза наступает по мере замещения основной части старых работников новыми – если судить по опыту России, это занимает не менее 15 лет. Новые профессионалы в своей массе рекрутируются из людей, согласных на более низкий доход и статус, чем их предшественники. В случае креативных профессий это уже не лучшая часть креативного класса: лучшая уходит в инновационный и развлекательный бизнес и управление. Соответственно, достигается новое равновесие – сниженный уровень претензий и сниженное качество. Общество, убаюканное предшествовавшими годами чудес (политики в России до сих пор считают хорошим тоном говорить о подвижниках – учителях и врачах), долго не замечает, что все меняется.

Недофинансирование плохо тем, что возвратиться к прежнему положению простым увеличением финансирования со стороны общества нельзя. Новые профессионалы оказываются просто не готовы работать лучше – ни в отношении качества услуг, ни в отношении профессиональной морали. Вытеснить их из социальной или правоохранительной сферы, заменить более амбициозными и ответственными работниками – задача сложная сама по себе, а в комбинации с повышением оплаты – практически неразрешимая.

Прошли ли университеты точку перехода?

На Западе мы видим только первые симптомы болезни недофинансирования – хотя разговоры о нем являются постоянной темой в университетских кабинетах. Исследовательские и академические традиции очень сильны. К тому же значительная часть задачи “продолженной социализации” в Европе и Америке решается 12–13-летним школьным обучением (школу заканчивают в 18!) и так называемыми двухгодичными колледжами и их аналогами. Другое дело в России (как, впрочем, и на остальном пространстве бывшего Союза). Здесь мы явно на второй стадии кризиса – даже по внешним признакам.

“Короткая” (10–11 лет) и отставшая по программе (нет ни права, ни экономики, ни этики) средняя школа не решает задачи необходимой социализации для городской экономики. Задача целиком падает на университеты. Отсюда давление спроса, превосходящее не только многие европейские страны, но и платежеспособность семей отечественных абитуриентов (вузы, работающие в нижнем и среднем ценовых сегментах, не могут установить цены на платное обучение выше, чем явно недостаточное для их воспроизводства финансирование на одного бюджетного студента).

Подавляющее большинство абитуриентов и студентов рассматривают университет просто как средство получения в будущем хорошей работы и зарплаты. Масштабы покупки чужих работ и оценок таковы, что стали одной из непременных деталей представления о студенческой жизни в массовом сознании. Две трети преподавателей вузов не ведут ничего, хоть отдаленно напоминающего научную работу. Большинство молодых преподавателей готовы вступить со своими студентами в неформальные денежные отношения – от репетиторства до подготовки дипломов.

Полезно видеть, что наша болезнь не уникальна. Но именно у нас она оказалась самой запущенной.

Вторую часть статьи (“Преподаватель и общество: разрыв контракта”) читайте в cледующий понедельник, 20.11.2006.