Том Стоппард оживил Герцена
Том Стоппард приехал в Москву в дни выхода на русском его драматической трилогии “Берег утопии”. Три пьесы, главными героями которых стали Михаил Бакунин, Александр Герцен, Николай Огарев и Иван Тургенев, с успехом прошли в Лондоне, сейчас их репетируют в Нью-Йорке и в Российском молодежном театре. Один из самых известных в мире драматургов ответил на вопросы “Ведомостей”.
– Вы открыли для себя Герцена несколько лет назад, когда были уже зрелым человеком и искушенным драматургом. Судя по пьесе, он очаровал вас, но сначала как личность или как писатель?
– Я никогда не слышал ни о Герцене, ни о Белинском, пока Исайя Берлин не открыл их для меня в своих исследованиях. И несколько лет назад я сначала прочел о Герцене, а потом только обратился к его книгам. Пьесу я сначала хотел написать о Белинском, он привлек меня не как писатель – его статьи трудно читать, но как яркая личность, меня поразил его характер.
– В вашей трилогии около 70 действующих лиц, и некоторые очень важны для русской культуры и истории. Но Чаадаев, Пушкин, Чернышевский, Карл Маркс появляются с несколькими репликами, как статисты. Почему ваши пьесы так перенаселены?
– Нельзя спрашивать “почему” у автора уже написанной книги. Когда я пишу, то не знаю, что будет с героями дальше. Я не вычисляю заранее, что Чернышевский появится лишь в одной сцене. Сама пьеса диктует сюжет. Во всех трех частях участвуют только четыре героя, но их жизнь показана на протяжении 30 лет, какие-то люди входят в нее, какие-то умирают. Я решил довольно точно придерживаться истории и только дважды нарушил это правило. Например, когда Герцен был в Англии, Бакунин сидел в тюрьме, но для пьесы было нужно, чтобы в споре он высказал свою точку зрения. И он как бы является Герцену во сне.
– В вашей пьесе “Розенкранц и Гильденстерн мертвы” монетка у героя много раз падает одной стороной. Разве это не демонстрация авторской воли: мол, сочинитель пьесы строит мир внутри нее как хочет?
– Но там были не исторические личности, а придуманные Шекспиром персонажи, и я мог с ними делать что хотел. Но все вопросы “почему” – результат непонимания сути творческого процесса. Я не могу анализировать то, что написал. И пьеса – это развлечение, а не эссе, по ней нельзя изучать историю.
– Вам кажется, что людей могут развлечь разговоры об отмене крепостного права и о границах свободы, которые ведут герои “Берега утопии”?
– Зрителям это понравится, если разговоры окажутся гармоничными, диалоги не скучными, если в них будут юмор и живость и вся постановка хороша. Тогда публика не будет чувствовать себя как в школе. Если вы хотите полностью понять влияние Герцена и Белинского на историю и их вклад в культуру, вам не надо идти в театр. Драматурги берут в реальности только то, что им нужно, чтобы рассказать историю. Театр – это способ рассказывать историю, а не место для исторического анализа и высказывания мнений. Лучшие спектакли оставляют вопросы открытыми, а не закрытыми. Люди до сих пор спорят о Гамлете и 400 лет пишут книги о том, был ли он сумасшедшим или только притворялся. Эта пьеса до сих пор очаровывает. Завершенность не является необходимостью для театра.
– Но все равно мир вашей трилогии – это мир больших идей, которыми жили эти замечательные русские люди. Это сложный мир, и пьеса непростая, хотя написана виртуозно и читается легко.
– Да, разговоров там много. Театр – это часть массовой культуры, и мне нравятся разные пьесы. Я люблю комедии и фарсы, фильмы о Джеймсе Бонде. Но таких фильмов богатый выбор. Мне кажется, что и к большим идеям есть интерес. И потом, повторяю, у меня не политическая история. Все три части пьесы посвящены частной, семейной жизни. И если вам интересно, о чем думает писатель, так это, например, о противоречии между частной и общественной жизнью, между убеждениями и образом жизни. Вот Герцен. Как просвещенный человек передовых взглядов, он умом – феминист. Он понимает, что мужчина не может иметь прав на свою жену, и он пишет, что Огарев был лучшим воплощением того, как философия человека и его поведение совпадают. Огарев вел себя исключительно уважительно по отношению к женщине и ее независимости. И Герцен согласен, что человек должен признавать право своей жены на свободу. Но сам не мог представить, что его жена способна полюбить кого-то еще. Когда он подозревал, что у Наталии кто-то есть, то был в ярости, его реакция была чистым рефлексом. Ему казалось, что у него жену украли. Внутренняя борьба людей, стремящихся жить по своим убеждениям, их противоречия – это очень интересно. А если бы в пьесе люди вели только идеологические споры, то это было бы не особо увлекательно.
– Но в пьесе все перемешано и всего по-русски с избытком – и идей, и личной жизни.
– Но ведь Герцен в итоге понял, что гармоничное общество должно существовать по тем же законам, что и счастливая семья. Это должно быть соревнованием в благородстве. Если бы человеческая природа была инстинктивно благородна, то мы могли бы жить в гармоничном обществе. А человек по природе эгоистичен. И когда мы говорим, что утопия неосуществима, то человек инстинктивно стремится в жизни сохранить баланс между жадностью и страхом. В большинстве семей есть идеальная модель человеческого поведения – отношения между детьми и родителями. Ты инстинктивно чем-то жертвуешь ради своего ребенка. Но мы не готовы ничем жертвовать ради соседа. Мы могли бы создать идеальную модель общества в голове, альтруистическую модель, но, к сожалению, чтобы претворить это в жизнь, надо было бы создать полицию, которая заставила бы людей вести себя согласно этой модели. Даже Карл Маркс чувствовал, что это так. Согласно его теории, перед построением правильного общества должна быть диктатура, когда будут учить людей быть хорошими.
– В трилогии чувствуется влияние русской литературы – и не только оттого, что в монологах использованы фрагменты книг и статей героев. Первую часть “Путешествие”, где действие проходит в имении Бакуниных Премухино, хочется озаглавить “Четыре сестры”, настолько она чеховская по духу.
– Ну это просто игра, моя игра.
– Когда читаешь пьесу, то кажется, что монологи, которые тот же Герцен произносит с чувством, могут сегодня звучать только иронически. Вас не настораживает, что слова, которые вы написали, способны звучать со сцены не так, как вы это представляли?
– Когда я пишу пьесу, то представляю спектакль. И по своему опыту могу сказать, что лучший вариант в театре получается тогда, когда пьесу ставили так, как считал я. Но писатель должен быть великодушным, мудро принимать то, что актер вложил в роль. Надо искать гармонию между тем, что я написал, и что привнесли в пьесу другие.
– В некотором смысле трилогию читать грустно, ее герои спорят на те же темы, что актуальны и сейчас. Получается, сто лет мы не можем найти ответы на одни и те же вопросы.
– Но это так и есть.
– Одна из таких вечных больных русских тем – кто мы: европейцы или у России свой путь? Вот вы по крови не англичанин. Было ли это для вас внутренней или навязанной извне проблемой?
– Никогда. Я с шести лет живу в Англии, учился в английской школе. Но я не понимаю, почему вы хотите быть европейцами. Я бы не отнес Россию ни к Европе, ни к Азии. Европейские национальные культуры – немецкая, британская – очень замкнутые, определенные. А Россия – это уникальное дикое место, где может произойти все, что угодно. Меня вдохновило на написание пьесы, что ее герои, это поколение, отличались трезвым отношением к Западу. Помните, как Герцен говорил: мы приехали в Париж, как люди входили в Иерусалим много веков назад. Сначала они восхищались Западом, чувствовали себя гражданами страны, которая влачится в конце истории (так считал Чаадаев), что это страна наивная и неразвитая и ей надо пройти большой путь, чтобы соответствовать передовым идеям. Что России надо много учиться, но она сама ничему не может научить. Но когда они приехали на Запад, то за очень короткое время осознали, что и Россия могла бы многому научить других, что у нее есть ресурсы измениться и преобразоваться самой, без импортирования чего-либо. Что знаменитые социалисты, которых они встретили в Париже и в Лондоне, – не великие, а обычные люди. А вот Герцен и Белинский как раз и были необычными людьми.