НОВЫЙ РУССКИЙ: А смысл?
В какой-то давней статье обсуждались ключевые вопросы разных эпох. В частности, утверждалось, что на смену, казалось бы, вечным “Что делать?” и “Кто виноват?” пришел вопрос “Какой счет?”. Наверное, это был юмор, хотя и не лишенный той самой доли истины. Лично я особенно ценю два современных вопроса: “А смысл?” (с вариантом “Смысл?”) и “И что?” (с вариантом “И?”). Эти вопросы – реакция на произнесенный собеседником текст, они выражают сомнение в его прагматической ценности и, по существу, свидетельствуют о коммуникативном провале.
Вопрос “Смысл?” часто задавал юный отпрыск моего знакомого в ответ на побуждение его к действию, чем ставил родителя в тупик. Возможно, поэтому я ощущаю этот вопрос как молодежный – этакое пассивное сопротивление навязываемой старшим поколением активности. Вопрос “И что?”, напротив, характеризует вопрошающего как активного человека, который готов был бы сделать из сказанного определенные выводы и даже действовать в соответствии с этим, но не понимает как. Честно говоря, я сам порой задаю этот вопрос.
К сожалению, его задают и мне, ожидая от меня, “лингвиста-профессора”, рекомендаций по поводу языка и общения. А я обычно разрушаю чужие коммуникативные ожидания, поскольку вижу свое профессиональное предназначение в том, чтобы исследовать новые явления и тенденции в языке, а не в том, чтобы давать им этическую оценку и уж тем более запрещать. В конце концов, все взрослые люди, сами разберутся, писать или нет “аффтар жжот”, покупать или нет “элитные холодильники”, говорить или не говорить “вау”.
По поводу коммуникативного провала я хочу рассказать случай из практики. Однажды я преподавал курс теории коммуникации группе, состоявшей из прелестнейших юных созданий исключительно слабого пола. В качестве задания я предложил обсудить рецензии на фильмы и понять оценку рецензента (положительную или отрицательную), искаженную стебом, иронией и тому подобными факторами. Неожиданно наши мнения разошлись по поводу первой же рецензии. Мои подопечные сочли ее отрицательной. На попытки обратить их внимание на изощренную иронию и многозначность текста они отвечали, что в нем сказано слишком много гадостей и в том числе просто неприятных слов типа “пахан”, “подыхать” и т. п.
Анализ других рецензий проходил в том же духе. Если в тексте встречались такие приятные слова, как “снег”, “природа”, “любовь”, рецензия расценивалась как положительная (даже несмотря на прямое утверждение о тягомотности фильма). Наоборот, если в положительной рецензии содержались грубые и резкие слова, она считалась отрицательной. При этом мои ученицы хором утверждали, что такой фильм они ни за что смотреть не будут.
В оценке своей педагогической неудачи я прошел несколько стадий. Сначала я побрюзжал на молодежь. Потом осознал, что молодежь тут, в общем, ни при чем, такая же реакция могла бы быть у людей любого возраста.
Затем я перешел к критике образования. Традиция преподавания русского языка состоит в том, что в школе изучаются слово и грамматика, а не текст и коммуникация. По существу, школа учит грамотно писать, избегая обсуждения сложных проблем даже в этой области. Грубо говоря, если бы навыки речи мы усваивали только на уроках русского языка, мы бы не умели ни говорить, ни понимать. В лучшем случае мы бы записывали фразы “Маша ела кашу”, “Мама мыла раму” и чуть более сложные и расставляли в них знаки препинания. Затем наступила стадия отчаяния. Если нет цели понять текст, то зачем все это? Зачем писать и зачем читать рецензии? К чему тогда теория и практика коммуникации? Но, наконец, поразмыслив, я понял, что коммуникация как раз была удачной. Грубые фильмы моим симпатичным ученицам все равно бы не понравились, несмотря на положительную рецензию. И, напротив, нежные фильмы о природе и любви скорее пришлись бы им по душе, и совершенно не важно, что о них думает рецензент. Они уловили ключевые слова, которые важны именно для них, и дали оценку фильму непосредственно, как бы минуя рецензента. Точнее говоря, они приписали рецензенту свою собственную оценку фильма, полученную из его же текста на основе косвенных данных (а не прямой оценки самого рецензента).
Я требовал от них понять текст и мнение рецензента, а они этим мнением пренебрегли и составили свое собственное. С практической точки зрения они, безусловно, правы. Действительно, зачем нам знать, что думает и пытается выразить некий неизвестный и потому неинтересный человек? Это его проблемы.
Я пришел к выводу, что понимание чужих текстов и чужой речи для нормальной жизни и нормального общения не слишком нужно. И я, пытаясь научить понимать и ясно выражать свои мысли, возможно, приношу больше вреда, чем пользы. Поэтому русская школьная традиция, в рамках которой изучаются слово и грамматика, а не текст и коммуникация, имеет твердые основания. Первое объективно и незыблемо, второе сомнительно и изменчиво. Более того, как и всему практически ценному, коммуникации мы учимся вне школьных уроков. Учимся так, как это нужно для жизни, а не так, как это захочется отдельно взятому преподавателю.
Да, опять забыл дать полезный совет. Он прост: не слушайте ничьих советов (особенно профессорских). У советчика могут оказаться другие коммуникативные стратегии и установки – да что уж там, другие жизненные цели, и его рекомендации вам только навредят. Мудрость (особенно чужая) часто бесполезна с практической точки зрения, а то, что кажется глупостью, порой оказывается практической сметкой. А вы говорите: “Смысл?”...