Мел Гибсон закрыл Америку
Пройдемся по осклизлым, бурым ступенькам эволюции. Благословенные, располосованные шрамами и утыканные клыками дикари загоняют в ловушку тапира, со смехом рвут на части: тебе, Каменное Небо, – сердце, тебе, Лапа Ягуара, – печень, тебе, Тупой Конец... в общем, все как в анекдоте. Передышка, мирная жизнь аборигенов: запомним эти безмятежные лица, порадуемся их милым шуткам над Тупым Концом.
В кустах уже засели увешанные черепами головорезы, и режиссер-натуралист, прищурясь, дает отмашку: мочи! Выжившие дикари завидуют недоеденному тапиру, экран набухает от искромсанной плоти, людей стреноживают и вяжут, как кабанов, ведут в рабство, на заклание чужим богам.
Вы думали, это про цветистый закат древней империи? Так вот, легендарная, многажды оплаканная цивилизация майя, открывшаяся телячьим взглядам пленных героев, – всего лишь смердящее, ожиревшее людское месиво, питающееся зрелищем человеческих жертвоприношений. Пирамиды – помпезная оперная Голгофа. Жрец вспарывает рабу грудную клетку, вынимает сердце, отрубает голову, бросает толпе. Карлики и уроды, гнилозубые, ряженные, как попугаи, жрущие и ржущие – вот великий народ, дети солнца. Черви с палец толщиной ползают по любовно панорамированной гнили, безголовые останки эффектно отсвечивают синевой. Не хватает только титра “А в это время...” и кадра с парусами конкистадоров на горизонте – этот кадр, впрочем, припасен для финала.
К слову, англоязычной публике приходится напрягаться и читать субтитры: бескомпромиссный Мел Гибсон сделал “Апокалипсис” на языке его героев-индейцев, как перед тем “Страсти Христовы” на арамейском. Не только для пущего правдоподобия, но и в пику зрительским привычкам – надо, надо потрудиться, искусство требует жертв, погодите, мы вам сейчас еще тонну трупов навалим. Оглушенная публика послушно ждет, почти готовая к нокауту: вот сейчас в американском фильме стоимостью $40 млн главному герою проломят грудину и отчекрыжат голову, и никто не спасет его беременную жену и маленького ребенка, оставшихся сидеть в родных джунглях и умирать от голода в глубокой яме.
И тут великолепный Мел, звезда и скандалист, отступает с улыбкой победителя: да ладно, ребята, сделаю уж вам нормальный боевик, скиньтесь-ка на бокс-офис. Последняя треть “Апокалипсиса”, даром что зарифмована с начальной сценой охоты, – чистый голливудский жанр. Смазливый герой, проткнутый стрелой насквозь, бежит по лесу от врагов резвее лани, спасается в невероятнейших ситуациях – какой уж там натурализм! Понятно, что даже такой независимый артист, как Гибсон, должен считаться с общепринятыми условностями, но как-то глупо смотреть на языке майя кино, в котором у главного индейца реснички растушеваны дорогостоящими стилистами, а сидящая в яме жена как будто вырезана из бомбейского мюзикла. При этом настоящий ягуар очень убедительно откусывает у кого-то полчерепа, и в иных кадрах кровь по щиколотку хлюпает.
Не то чтобы Гибсон так и не определился, что предложить публике – непрожаренный бифштекс или соевую котлетку. Нет, он просто хочет продать ей разом и то и другое, не видя принципиальной разницы, отчего вместо эффекта устрашающего или нравоучительного выходит в лучшем случае нелепость. Видали вы, как плачут крокодилы? Вот “Апокалипсис” Мела Гибсона примерно то же самое.