Китайская музыка
И все равно, хоть убейте, решительно непонятно с этим так называемым современным искусством. Вроде выглядит все крайне солидно: московская биеннале разыгрывается по всему городу, к дверям галерей подкатывают лоснящиеся «майбахи», тысяча респектабельных посетительниц в шубках из стриженой норки штурмуют лифты одной из площадок – недостроенной башни «Федерация», и все равно в воздухе носится легкий аромат какого-то надувательства.
Все совершенно логично, говорят нам кураторы: ведь скандальность и провокация – неотъемлемые признаки современного искусства. Но позвольте, почему же только искусства? Привкус мистификации вообще часто свойствен аферам, многие из которых никакого отношения к искусству и не имеют. Или имеют? Вот, скажем, если бы Сергей Мавроди в свое время объявил себя художником, а концерн МММ художественным проектом – это было бы современное искусство? И если нет, то почему?
О, как просто было все устроено еще так недавно! Живописец вазюкал маслом по холсту, карандаш графика шуршал по бумаге, скульптор, пыхтя, врубался в мраморную глыбу. Конечно, Рембрандт и, скажем, Филонов – весьма разные художники, но тем не менее их очень даже можно мерить одним аршином. Этот извечный, вековой критерий – мастерство. Умеешь рисовать (писать, лепить) – художник. Нет – извини, какой бы ты ни был гениальный. Кстати, подобные неосязаемые качества («талантливый» там или «гениальный») стали котироваться по историческим меркам совсем недавно и были неотделимы от элементарного ремесленного умения, которое мало-мальски подготовленный зритель мог объективно оценить. То есть речь шла о правилах игры, которые были внятны и художникам, и обществу.
А потом все довольно быстро размылось. Выяснилось, что уметь рисовать, в общем, и не нужно.
И даже где-то вредно. Задача художника – провоцировать, ниспровергать святыни, ну а если уж совсем не получается придумать ничего отвратительного, страшного или кощунственного, так хоть постебаться вволю. Искусство свелось к новости (об актуальности этой новизны – на стр. 4), политическому высказыванию, ругательству, анекдоту, каламбуру. А объективно оценивать, насколько смешон анекдот, уже не получается: вам чего – не смешно? Странно, а я вот от смеха просто под столом валяюсь.
Этот релятивизм привел к совершенно неминуемому результату: исключительное право решать, что есть качественное искусство, присвоила себе корпоративная тусовка (художники – кураторы – галеристы – критики). Публику убеждают в достоинствах того или иного артефакта, не заботясь при этом о выработке какого-либо внятного критерия. Приходится верить на слово, а верится все меньше.
Однажды с одним из величайших инноваторов искусства XX века – трубачом Луи Армстронгом – случилось такая история. В середине 40-х друзья привели его в гарлемский клуб Minton’s Playhouse, где какие-то молодые виртуозы играли странную, экстремально быструю, крикливую и при этом дико энергичную музыку. Это был стремительно входивший в моду бибоп. Критики уже объявили его новым словом в джазе. Луи со свитой пришел в «Минтон», послушал – и сказал снисходительно: «Играть-таки умеют, конечно. Но музыка какая-то китайская» (для старого нью-орлеанца «китайское» было синонимом дешевки последнего разбора). А потом еще подумал и добавил: «Проделка все это, надувательство (trickery)».
Луи ошибся, как мы теперь знаем, а критики оказались правы: с бибопа начался современный джаз, он в значительной степени и сейчас определяет лицо современной музыки. Эти юные сорванцы (их звали Чарли Паркер и Диззи Гиллеспи), конечно, хулиганили и потрясали основы. Но играть-таки умели.