Неправильный мачо

Подавляющее большинство европейцев и американцев назовут его в числе самых талантливых и привлекательных актеров мира. Только для одних он будет остроумным экспериментатором, испанским рубахой-парнем, давним соратником Педро Альмодовара, а для других – латинским мачо (в Штатах мало кто знает, что Бандерас родом не из Мексики, а из Малаги), «отчаянным» Зорро и голосом Кота в сапогах из «Шрэка». На недавнем Берлинском фестивале Антонио Бандерас напомнил, что он еще и режиссер. В отличие от его дебютной «черной комедии» «Женщина без правил», новый фильм «Летний дождь», созданный по роману Антонио Солера, друга юности Бандераса, похож на интимный дневник самого режиссера: автобиографические детали прочитываются без труда. Эта лирическая история, снятая в Испании и ничем не напоминающая об обширном голливудском опыте Бандераса, рассказывает о судьбах четырех молодых людей – их надеждах, страхах, радостях и бедах. В «Летнем дожде» сыграла давняя подруга режиссера Виктория Абриль (ей досталась роль учительницы-нимфоманки и любительницы поэзии, соблазняющей главного героя), но не сам Бандерас. Зато он с готовностью ответил на вопросы «Пятницы».

– Действие вашего фильма «Летний дождь» происходит в 70-х в Малаге, потому что вы росли в этом городе в те времена?

– Там развивается действие романа, по которому поставлен фильм. Хотя мне всегда было интересно вернуться в 70-е, а заодно и в мой родной город. Я впервые встретил Антонио Солера в 1976-м, мне тогда было

16 лет, а ему 19. За годы, прошедшие с тех пор, он стал прославленным писателем, получил кучу престижных призов… Но я прекрасно помню наш первый разговор. Он сказал: «Не знаю, говорить ли тебе – обычно люди смеются надо мной, когда я это произношу, – но я собираюсь стать поэтом».

Я ответил: «Не тревожься, парень, я собираюсь стать актером, и надо мной смеются еще больше». Самое интересное, что тридцать лет спустя мы достигли того, о чем мечтали. В 70-х в Испании не разрешалось мечтать.

А внешний мир, такой загадочный и влекущий, был совсем рядом! И все, что приходило из этого мира, казалось нам восхитительным –

неважно, было ли в нем что-то хорошее на самом деле. Испанское название моего фильма и романа, по которому он поставлен, – El Camino de los ingleses, «Английская дорога». Так называлась дорога, ведущая из нашего города туда, в лучший мир. Дорога наших грез.

– Вы росли в последние годы режима Франко…

– Да, но не только в этом дело. Прочитав роман, я внезапно осознал, что политических аллюзий там вовсе нет. Мы не думали о политике! Нет, моя картина не о Франко, а о вполне интернациональной ситуации: человек становится взрослым, он меняется. Меня упрекают в нехватке национального колорита: мол, снимаешь кино об Испании, а у тебя там не звучит фламенко. Но мы ненавидели фламенко! Эта была музыка наших отцов, а мы слушали совершенно другие песни: британский рок-н-ролл, The Who.

– Для вас то время было счастливым?

– О нет, отнюдь! Юность не была «весной моей жизни», как принято говорить. Это было время открытий. Например, я открыл для себя женскую вселенную, и это открытие немало меня смутило. У меня постоянно кружилась голова. Я узнал не только, что такое секс, но и что такое дружба или предательство. Я впервые начал думать о смерти и не мог прогнать от себя эти мысли. Все они –

в фильме. Сейчас я думаю о смерти куда реже, хотя прошли годы и я приблизился к смерти. Парадокс. Мне кажется, что время моей юности было хорошо лишь тем, что тогда я задумался о бренности жизни. Мне хотелось вспомнить о тех мыслях и подумать о невозможности выразить любовь; быть влюбленным, но не быть в состоянии сказать об этом вслух.

– Вам не приходила в голову идея снять свой фильм в Голливуде?

– Идея-то была, но я сразу от нее отказался. Сознательно. Я не хотел делать еще один стандартный «фильм о взрослении». «Летний дождь» в его теперешней форме был бы немыслим в Голливуде! Ни одна студия не согласилась бы на такое. Голливуд заставил меня забыть о том, что такое свобода. Ты слишком легко привыкаешь к принятому здесь образу мысли: когда твой фильм выходит, наутро ты бежишь покупать Variety и пытаешься узнать первым, сколько денег ты собрал. «Я в числе первых пятнадцати! Здорово!» Я больше не хочу об этом думать, я больше не хочу маниакально вчитываться в статьи критиков. Я не хочу думать о бокс-офисе. Я хочу быть искренним. Больше ничего. Помню, во время

съемок оператор Ксави Хименес сказал мне: «Ты хоть понимаешь, что за этот ракурс нас с тобой зарежут?», но мне было нечего ответить. Почему я должен думать о других? Я не хочу врать. Мои герои растут так, как рос я сам. Я готов заплатить любую цену за возможность быть честным. И дальше буду продолжать двигаться в том же направлении во что бы то ни стало.

– Не боялись риска? В том числе риска сделать плохой фильм?

– Снимая эту картину, я был абсолютно свободен. Я понимал, что сделаю или отличное кино, или никчемное, но в любом случае не «средне-нормальное». Но я рад, что снял фильм, трудный для публики, и не собираюсь это скрывать. Перед каждым показом я говорил: «Приготовьтесь увидеть нечто необычное». «Летний дождь» не фильм, а стихотворение. У стихотворения не может быть окончательного и полного объяснения. Его надо не понимать, а чувствовать. Это нечто личное, и в эту игру – мою собственную игру – публика может и не захотеть играть! Хотя, надо признать, моя известность сослужила мне хорошую службу. Меня везде принимали очень дружелюбно и уважительно. Не освистали ни разу. Я часто езжу на фестивали и знаю, как иногда топчут и заплевывают картины. Со мной – ничего подобного.

– Вас удивляет ваша популярность?

– Не то слово. Никогда в жизни я не мог помыслить, что у меня будет столь успешная международная карьера. Мне было нужно одно – чтобы меня приняли в круг профессиональных кинематографистов. Я был готов исполнять роль пятого копьеносца в массовке, честно! Хотя начиналось все не с кино, а с театра. Мои родители не очень-то любили кино, зато обожали театр и часто меня туда водили. Мне нравились театральные ритуалы, таинственные правила этой игры. И наступил момент, когда я осознал, что мне уже недостаточно сидеть в зрительном зале, что я хочу на сцену. Мне необходимо было туда попасть любой ценой.

– А с цензурой в те годы сталкиваться не приходилось?

– Много раз! Помню, мы играли Бертольта Брехта, который был запрещен, на сцене любительского театра университета Малаги.

И в окнах уже сверкали шлемы полицейских, которые были достаточно милы, чтобы не прерывать спектакль, но тут же после падения занавеса забирали нас в участок. Они не собирались нас бить или арестовывать – только припугнуть чуть-чуть и отпустить. Тогда нам это казалось нормальным. Сейчас трудно поверить, что я жил той жизнью. Однажды, кстати, я встретил в участке отца. Он был полицейским. И спрашивает: «Сынок, ты что здесь делаешь?» Я отвечаю: «Пап, твои друзья меня сюда забрали». Он так насупился грозно и говорит: «А ну-ка домой!» Я удивился: «Что, можно идти? А мои коллеги?» Он закричал: «Да все вы, пошли отсюда!» И мы пошли.

– Наверное, эти сложности не были единственными. Как начиналась ваша карьера в кино?

– Начинающему актеру часто бывает очень некомфортно сниматься в первых фильмах. Я помню, как ездил по миру с первыми картинами Альмодовара и как мне было неуютно. Ни публика, ни, возможно, сам Педро не понимали, что я за человек, и начали разбираться во мне фильму к шестому. Тогда пришла популярность, а с ней –

уважение зрителей. Я бы не хотел той же судьбы для молодых артистов, которые снимались у меня.

– Что вы делали, чтобы им было на съемках более комфортно, чем вам?

– Я хотел, чтобы мои актеры были настоящей командой, и потому вывез их в Малагу за месяц до начала съемок. Их и оператора. Они очень подружились, по-настоящему.

А еще я сделал то, на что, по-моему, не решался до сих пор ни один режиссер. Я подключил актеров ко всему производственному процессу – от выбора натуры до монтажа. Они сопровождали меня повсюду. Я показывал им еще не готовый материал и обсуждал с ними увиденное долгими вечерами в гостинице. Я слушал их советы! Не всегда, конечно. Однако я хотел, чтобы они были по-настоящему важной частью фильма.

Я знаю, как редко режиссеры – даже самые выдающиеся – позволяют актерам участвовать в творческом процессе. Практически никогда. Но мне хотелось, чтобы они понимали, как снимается кино. Во всяком случае, мое кино.

– В конце титров вы благодарите семью за то, что она позволила вам отсутствовать целый год…

– Я был далеко от семьи, я уехал очень надолго. Мы отсмотрели несколько сотен молодых артистов по всей Испании – в Мадриде, Барселоне, Севилье и Малаге, во всех актерских школах страны. Не всех их отбирал лично я, но последние три сотни попали в мои руки. Я увез их всех в Малагу и там завершил отсев, пока не отобрал нужное мне число. Почти все они дебютанты. Благодаря мне они впервые выехали за пределы Испании, попали на кинофестивали…

– …Ваша супруга Мелани Гриффит на вас не в обиде, что ради столь странного проекта вы оставили ее так надолго?

– Не сомневайтесь в ней. За это я ее и люблю: она понимает, что я профессионал и должен делать некоторые вещи, даже если они мешают нормальной семейной жизни. Мелани не хочет, чтобы однажды я сказал: «Я должен был взяться за этот проект, но не сделал этого из-за жены». Она очень умна, уверяю вас, и она не только любит меня, но и уважает.