Отелло не душил Татьяну, но мог

Всякого, кто получает возможность сравнить современный европейский и русский театры, потрясает разница между ними – и совсем не в связи с нашей высокой духовностью и плохим финансированием. Просто европейский театр живет и развивается вместе с людьми, которые в него ходят, а театр отечественный живет с призраками и выясняет отношения с уставшей “системой”, истинное существо которой, как рецепт чеховского варенья из вишни, давно утерян. Прошлой осенью на фестивале NET компания англичанина Тристана Шарпса показала спектакль “Не оглядывайся”. В нем цеха старой бумажной фабрики превратились в лабиринт, и зрители шли по подземному царству за невидимой Эвридикой в окружении странных людей-манекенов, облупившихся потолков и гудящих трансформаторов. Привычную к обросшему штампами психологическому театру образца 1970-х московскую публику удивил простенький (и при этом идеально организованный) хеппенинг, который в западной практике прижился уже давно. Такого “театра для людей” очень не хватало в Москве – и компания молодых актеров решила его сделать.

Родословная у спектакля Opus Mundi получилась замечательная. Его автор, идеолог и режиссер – Арсений Эпельбаум, сын основателя театра “Тень” Ильи Эпельбаума. Его участники – студенты эстрадного курса Валерия Гаркалина в ГИТИСе, вышедшие на сцену Студии на Поварской в спектаклях Дмитрия Крымова “Торги” и “Донкий Хот”: Анна Синякина, Максим Маминов, Сергей Мелконян и Наталья Горчакова. Зрителей здесь всего двенадцать человек, и пока что эта история играется под именем лабораторной работы, для своих. Она сделана не ради кассы и публичного ажиотажа, а ради самого главного в театре – игры. Вас приглашают увидеть своими глазами рождение чуда – из тряпок, перьев и натянутых жил актера – и мгновенное его развенчание: посмотрите, самые высокие горы здесь сделаны из картона, а драгоценные короны королей – из раскрашенного папье-маше. Opus Mundi – это “игра о мире”, о вселенной, сотворяемой на пустых дощатых подмостках, – в лучших традициях постмодернистско-барочной театральности.

Актеры делят зрителей на четыре группы и уводят их в театральный лабиринт, выгороженный на сцене верхнего зала на Поварской, 20. В завешенных рогожей закутках разыгрывается свое действие – отрывки из всех самых известных пьес и опер одновременно, сразу. Вот Дездемона укладывает своих зрителей в ряд под белым шелковым одеялом и тут же засыпает – а на стене появляется зловещая тень Отелло. Светильник гаснет, и ревнивый мавр, конечно, не может сразу найти в темноте нужную шею. Вот Татьяна поет письмо к Онегину; а рядом Ленский, то соглашаясь, то оттесняя ее со сцены, выводит свое “Я люблю вас, Ольга”. Вот сталкиваются Моцарт и Сальери, оба в бумажных париках барашком; они сидят за столом, заставленным бокалами с водой, и Моцарт на влажных стенках этих бокалов кончиками пальцев играет свой “Реквием”. Вот Дон Жуан выслеживает Донну Анну на кладбище, где зрители сидят на могилах. Сами надгробья завешены белым холстом, но вдруг настойчивый любовник бросается их срывать, и под ними оказываются декорации из старых опер: корабль под парусами, дородная русалка, смеющийся Пегас – пестро-наивные картинки с иллюминацией. Кладбище оборачивается балаганом – и в этом, если хотите, месседж всего действа. Это пародия театра на театр, выполненная с иронией и от всей души. Это чистая радость актерства – переиграть разом все главные роли, видеть на себе восхищенные взгляды и знать, что за искренний восторг твоего полета – полета на грани дуракаваляния – тебе прощают мелкие огрехи и нестыковки: ведь от них театр не хуже, а только живее.