ТЮРЬМА И МИР: Поезд в никуда
Более семи месяцев я провела в СИЗО по обвинению в незаконном обороте сильнодействующих или ядовитых веществ (часть 2 статьи 234 УК РФ). 16 февраля 2007 г. меня освободили под подписку о невыезде. Мой коллега, ученый-химик Алексей Процкий, генеральный директор ЗАО “НПО “Софэкс”, обвинение в отношении которого аналогично обвинению, предъявленному мне, по-прежнему находится под стражей. Официальной причиной нашего преследования стала реализация диэтилового эфира – растворителя, широко применяемого в промышленности. Под угрозой преследования находятся директора более 200 предприятий химической отрасли, занимающихся растворителем – этиловым эфиром. По данным Владимира Лукина, уполномоченного по правам человека в РФ, ежегодно по статье 234 УК РФ осуждается более 800 человек.
Еще недавно освобождение из СИЗО казалось мне несбыточной мечтой. Но протесты против “дела химиков” заставили бюрократическую систему дать задний ход, и я оказалась на свободе. Спасибо всем, кто выступил в нашу защиту. Надеюсь, что результатом этой поддержки станет спасение Алексея Процкого и всех несправедливо арестованных. Для меня важен тот факт, что отступление бюрократии в “деле химиков” создает важный прецедент, когда обществу удается сломать абсурдную презумпцию виновности бизнеса. В связи с этим попробую поделиться своим коротким тюремным опытом, который может пригодиться сегодня каждому российскому предпринимателю.
Без иллюзий
Главная иллюзия, с которой мне пришлось расстаться, – это убеждение, будто законопослушный гражданин может оказаться в тюрьме только в результате подставы или чудовищной следственной ошибки. В действительности те представители правоохранительных органов, с которыми мне пришлось столкнуться, были прямо заинтересованы в открытии новых уголовных дел, в новых арестах и в новых обвинительных приговорах. При этом никакие алиби, доводы защиты или обстоятельства дела никого не интересовали. Как предприятие нацелено на рост эффективности, так и “правоохранительный бизнес” нацелен на отчетность, аресты, новые обвинения, продление сроков задержания и другие показатели собственной полезности.
Какой смысл было держать меня в тюрьме, если ни разу следователь не встретился со мной, не поговорил? Я – особо опасный преступник или долго находилась в розыске? Реальная практика такова, что когда есть уголовное дело, в котором есть арестанты, то это уже считается серьезным делом. Общеизвестно, что оправдательных приговоров почти не бывает. Арест – это своеобразная предоплата, т. е. ты получил предоплату обвинения. Раз арестован – уже виноват.
Оказавшись на пороге камеры, я сжалась от страха в ожидании встречи с уголовным миром – вроде того, что все из нас помнят по фильму “Джентльмены удачи”. Но вместо пахана в камере я увидела 46 молодых женщин – юристов, бухгалтеров, предпринимателей, которые всеми силами пытались адаптироваться к абсурду происходящего. Веселые молодые грамотные девчонки. Я в камере тоже старалась не терять времени – готовилась к защите от обвинений. Даже смогла усовершенствовать свое знание иностранных языков, поскольку мои соседки прекрасно говорили по-английски и по-немецки. В общем, наша камера больше всего напоминала мне бизнес-семинар, который по какому-то абсурдному замыслу был помещен на двухъярусные кровати в огромном плацкартном вагоне. Куда ни глянь – везде видны бесконечные двухъярусные плацкарты странного поезда в никуда. Думаю, что большинство моих сокамерниц – это не преступницы, а жертвы бизнес-конфликтов с участием правоохранительных структур. Уверена также, что никто из них не думал, что внезапно окажется в числе “пассажиров” СИЗО в московских Печатниках.
Без здравого смысла
Вторая потерянная иллюзия – это вера в здравый смысл и силу аргументов. Любой бизнес построен на логике и здравом смысле. Поэтому я была уверена, что всегда смогу доказать законность своих действий. Но действия охранителей закона подчиняются особенной, абсурдной, бюрократической логике, которую с первого раза довольно трудно понять. Например, еще задолго до ареста в нашу компанию зачастили разнообразные проверяющие, которые забирали с собой кипы бухгалтерских документов. Естественно, я попросила юриста нашей компании позвонить в то ведомство, откуда шли проверки, и узнать, в чем дело. Юрист звонил три раза, но ему никто ничего не ответил. Потом, уже будучи в СИЗО, я увидела в материалах дела, что на каждый из этих звонков был составлен рапорт о том, что интерес к материалам уголовного дела свидетельствует об умышленности творящихся преступлений. Эта интерпретация обычного звонка как признака преступления поразила меня до глубины души.
Еще один пример. Первую повестку к следователю я получила, находясь на больничном. Но как только выздоровела, я отправила факс, что готова явиться. Однако мною уже никто не интересовался. Вместо этого через несколько недель меня просто арестовали и отвезли в камеру. При этом оперативники, улыбаясь, заявили: “Как приятно арестовывать приличных людей”. А мой коллега и другой фигурант “дела химиков” Алексей Процкий уже после моего ареста сам явился к следователю узнать, что происходит. Но его также арестовали и посадили в СИЗО. Сегодня ученый-химик Алексей Процкий все еще в тюрьме. Следователи объясняют это тем, что у него нет московской прописки.
Без правил
Еще одно утраченное заблуждение – это вера в существование неких правил, которые могут гарантировать сохранность бизнеса. “Дело химиков” доказывает, что таких правил сегодня не существует. Перед тем как ввезти в Россию тот злополучный растворитель, из-за которого к нам прицепился Госнаркоконтроль, мы внимательно изучили все российские и международные правила, касающиеся этого вещества – этилового эфира. Мы получили все необходимые согласования в 15 (!) ведомствах. Кроме того, мы получили письменные ответы из тех ведомств, с которыми никакого согласования не требовалось. Наконец, мы наладили собственную систему проверки тех оптовых покупателей, которым растворитель необходим для промышленных нужд. И вот после пяти лет нормальной работы мы получаем обвинение в том, что торгуем сильнодействующими лекарственными средствами без лицензии на фармацевтическую деятельность. С таким же успехом нас можно было обвинить в истреблении редкого вида динозавров или в шпионаже в пользу Антарктиды.
Чем объясняется мое чудесное освобождение после семи месяцев в СИЗО? Думаю, тем, что система давления на бизнес столкнулась с препятствием, после которого дальнейшее раскручивание дела стало нерентабельным – даже с точки зрения интересов правоохранительных структур. Юридические перспективы “дела химиков” даже в рамках российского правосудия крайне сомнительны. Кроме того, наркополицейские не ожидали, что попытка поставить под контроль химпром обернется для них повторением печально знаменитого “кетаминового дела” против врачей-ветеринаров. Наконец, репрессии против химиков вызвали шок у директоров российских предприятий и иностранных партнеров. А эти компании обеспечивают через нас большой объем промышленных поставок разнообразных герметиков и силиконов, которые, собственно, и составляют более 70% оборота “Софэкса”. Что касается промышленных растворителей, таких как этиловый эфир, ацетон, толуол, серная и соляная кислота, то без них просто встанет вся нефтехимия и лакокрасочная промышленность. Ведь только наша компания поставляла этиловый эфир 220 предприятиям. Следуя логике обвинения, придется признать, что в России действовала организованная преступная группа из 200 химических компаний, директора которых должны теперь отправиться в СИЗО. А среди покупателей этого растворителя можно обнаружить почти весь российский ТЭК, в том числе структуры “Газпрома” и “Лукойла”. Поэтому в моем неожиданном освобождении нет ничего удивительного. Как мне неофициально признались сами полицейские, они привыкли, что люди обычно тихо соглашаются с обвинением или откупаются, но очень редко защищаются так, как в нашем случае.