Вперед к “Боярыне Морозовой”
Этой выставкой организаторы очень довольны. Третьяковка – потому, что продемонстрировала свою прогрессивность, но смогла поприжать радикализм куратора Екатерины Деготь, имевшей намерение повесить работы современных художников рядом с хрестоматийными картинами. Екатерина Деготь была счастлива, что ей все же удалось проникнуть со своей выставкой в Третьяковку и даже получить для нее несколько произведений из основного фонда.
Сведущие люди могут представить, как трудно было им договориться. Несведущим остается только недоумевать, почему и зачем попали в сердце национального музея, в соседство с полотнами в тяжелых рамах, фотографии, нарочито небрежно написанные картины и ироничные почеркушки на известные со школьных лет сюжеты, вроде трагического санного выезда исступленной боярыни Морозовой.
Большие музеи мира, такие, как Лувр, например, регулярно допускают в свои залы современных художников с работами, вступающими в диалог с шедеврами основной экспозиции. Правда, это бывают очень серьезные работы больших современных художников. Но не в равнодушном Париже живем, на страже национальных святынь у нас всегда стоят бдительные граждане, склонные к переписке с высокими инстанциями. Именно их чувства, судя по словам замдиректора Третьяковки Лидии Иовлевой, боялись задеть музейные работники и широкий размах “Мыслящего реализма” сузили. Получился не диалог современных художников с их историческими предшественниками, а несколько судорожных реплик не допущенных в почтенную компанию выскочек. Хотя на выставке есть работы признанных классиков современного русского искусства – Ильи Кабакова и Эрика Булатова.
Конечно, выставка могла быть и больше, и зрелищнее. Эпические фотографии крестного хода, сделанные на прошлогоднюю Пасху Сергеем Братковым, находятся в прямом диалоге с картиной Василия Перова. Только Братков не так критичен в отношении религиозных чувств верующих и нравов духовенства. Тема экзистенциальной незащищенности маленького человека вообще перекочевала, хотя не прямо и не плавно (помешал соцреализм), в современное искусство из критического русского живописного реализма. Илья Кабаков, например, вышел из халата завтракающего аристократа бытописателя Федотова, а бомжи и униженные и оскорбленные, главные герои фотографа Бориса Михайлова, – это и есть новое воплощение исступленно сострадательного русского искусства времен Достоевского.
Но выставка делалась не ради зрелищности, а для утверждения новых идей, ведь Екатерина Деготь – признанный законодатель интеллектуальной моды, она думает вперед быстрее многих. Вторая часть ее проекта – специальный выпуск журнала WAM, где тема выставки и шире иллюстрирована, и глубже осмыслена. Последняя идея Деготь, которую она развивает в нескольких проектах, – это противопоставление модернистского и современного искусства, ставших насквозь коммерческими, искусству, не являющемуся товаром. Такое бескорыстное искусство она находит в самых неожиданных местах (там, где идеология побеждает коммерцию) – в соцреализме, где картина “не товар, а товарищ”, и вот теперь в передвижничестве, которое Деготь неожиданно трактует как первый этап русского модернизма.
В четырех беседах, которые она ведет на страницах журнала с художниками (Ильей Кабаковым, Дмитрием Гутовым, Павлом Пепперштейном и Ольгой Чернышевой), об этом говорится много и интересно. Но еще интереснее читать, как нынешние художники относятся к искусству, которое выставлено в Третьяковке и на котором они все выросли. Такой глубокий, пусть и беглый, анализ, такое проникновение в проблемы и замыслы художников прошлого, такие тонкие наблюдения обычному зрителю недоступны. К публике вообще есть у современных художников обоснованные претензии.
Одна из лучших работ “Мыслящего реализма” – листовка Анатолия Осмоловского “Художественный интердикт”. Ссылаясь на средневековую практику запрета грешникам на участие в церковных ритуалах, Осмоловский постановляет запретить “российскому обществу, погрязшему в разжигании национальной розни и религиозной нетерпимости” лицезреть картину Александра Иванова “Явление Христа народу”. Ведь, как тонко заметил художник, смотря на эту картину, зритель сливается с ее героями – теми, кто видит мессию.