Тайна за 25 печатями
В Китае, как известно, все не как у нас. Даже музейные датировки. Китайцам достаточно написать на этикетке: “династия Мин” и “династия Цин” – и не беспокоиться, что одна династия правила с 1368 по 1644 г., а другая – с 1644 по 1911 г., т. е. период, в который вмещается едва ли не вся русская история.
На выставке китайского фарфора в Инженерном корпусе Третьяковской галереи половина произведений датированы лаконично: “Республика Китай” или “современная работа”. А в какие именно десятилетия мастера изготовили эти элегантные вазы, затейливые статуэтки и крупногабаритные фарфоровые панно с изысканными пейзажами, китайцам не важно. Мода для них ничто, верность традиции и подражание старым мастерам – главное.
Принципиального различия между императорским фарфором XVIII в. и обозначенным “современным” европеец и не заметит. Наоборот, трехсотлетней давности вазы лаконичной формы, монохромные или с легким “абстрактным” рисунком, несведущий зритель может принять за европейскую или американскую керамику 60-х гг. А массивную вазу с полихромной росписью на исторический сюжет, созданную “мастером прикладного искусства высшего государственного уровня” (бывают еще “мастера областного уровня”) в наше время, легко сочтут украшением императорского дворца.
В такой ситуации остается только, особенно не задумываясь, любоваться фарфором, привезенным к нам из Музея провинции Цзянси и Музея керамики и фарфора города Цзиндэчжень. Потому что все экспонаты выставки очень красивы и выдерживают долгое созерцание. В искусстве фарфора китайцам – и спорить не стоит – нет равных.
Выставка “Запретный город” в Одностолпной палате Музеев Московского Кремля представляет сокровища времен династии Цин, и главный ее герой – император Цяньлун (1711–1799) – мудрец, интеллектуал, поэт, ценитель и собиратель искусства. Запретный город Гугун в Пекине был основан при династии Мин, но плохо пережил, как и Московский Кремль, революционные катаклизмы ХХ в. В результате самые старые экспонаты императорского собрания древностей и ценностей находятся сейчас на Тайване. Но и поздние, даже по европейским меркам, музейные вещи производят серьезное и загадочное впечатление.
Во времена Цяньлуня европейская культура уже влияла на традиционную китайскую, но основательно ее не задела. И весь витиеватый символический смысл, например, набора из девяти жезлов жуи, инкрустированных нефритом, агатом и бирюзой, не вполне понятен даже после изучения изданного к выставке каталога. Как и серьезность реформы Цяньлуня, сократившего в одиннадцатый год своего правления число государственных императорских печатей с 39 до 25. Пара массивных резных нефритовых печатей в виде фигур дракона и носорога выглядят как весьма искусные декоративные миниатюры.
Но если значение экспонатов выставки из Гугуна таинственно, то внешний вид их радует. Экспозиция имеет три сюжетные линии: предметы, связанные с государственными обязанностями императора, с его ипостасью мудреца и философа, вещи, рассказывающие о женской половине императорского дворца. И глядя на императорский резной трон, на портреты Цяньлуня, матери его детей императрицы Сяоичунь и одной из его многочисленных наложниц, на все эти печати и жезлы с непонятными односложными названиями, на рулоны чудесной парчовой ткани, эмалевые сосуды с золоченой гравировкой, шелковые свитки с документальными картинами жизни двора, на затейливые ванночки для промывки кистей, тушницы, о которых император слагал стихи в кабинете Вечной Весны, немного робеешь. Потому что чувствуешь всю непостижимость этого китайского великолепия и опасную глубину древней восточной традиции.
Выставки в Третьяковке и Кремле отметили старт Года Китая в России. Возможно, к его завершению мы настолько основательно познакомимся с китайской культурой, что перестанем пугаться ее непознаваемости и сможем безмятежно любоваться цветком лотоса, хвостом дракона, недозрелым персиком, распустившимся пионом и цикадой на красном листе.