Бояться метана – западло

Ритуал шахтерских похорон отработан. Четверо молодых людей в траурных костюмах и красно-черных галстуках несут гроб из обшарпанного панельного дома к автобусу. Автобус нарочно стоит далеко от подъезда, чтобы получилась процессия, но никакой музыки, никаких молитв – молчание.

Гроб открыт, но тело в саване – с головой: лицо покойного обожжено. Впереди мальчик несет портрет, а пожилой мужчина – награды. Он говорит: “Эти награды, они кровью, блин, даны”.

И больше никаких слов, никаких вполголоса обсуждений обстоятельств и причин смерти, все знают причины аварий.

Михаил, человек с такими огромными руками, что сигарета в них выглядит зубочисткой, бубнит:

– Хочешь знать, почему мужики взорвались? Я тебе не скажу.

– Да скажи ты ему, Миш, что сами датчики фуфайками накрывали, – кричит проходящий мимо не вполне уже трезвый человек.

– Не скажу, – мрачнеет Михаил. – Мне сына доучить надо.

Инженер Владимир Тарашенко отводит глаза в сторону:

– Добычные комбайны новые, а вентиляция старая. Раньше над этим целые институты работали, а теперь... А еще все это происходит потому, что система оплаты такая. Сами рабочие рубят датчики и переносят их на свежую струю. Пока старый Лаврик был жив, службу безопасности на шахте боялись. Теперь он умер, службу ликвидировали.

Представитель “Южкузбассугля” уверил “Ведомости”, что работа службы не прекращалась: “Как работала, так и работает”.

Михаил Лавров, председатель территориального комитета Независимого профсоюза горняков, говорит, что до девятого дня не принято задавать вопросы.

Журналисты десятого новокузнецкого телеканала говорят, что, по их сведениям, руководство “Южкузбассугля” запретило шахтерам общаться с прессой.

Вдовы только плачут.

Друзья и родственники погибших боятся, что если станут говорить, то семья погибшего не получит компенсации. Называют даже семью, не получившую компенсации после аварии на шахте “Ульяновская”. И дают телефон этой семьи, но вдова шахтера отказывается говорить даже на условиях анонимности.

Александр Сергеев – бывший кузбасский шахтер, а теперь президент Независимого профсоюза горняков. Сидит в Москве на Новом Арбате в маленьком пустом офисе и объясняет: “Мужики платят мне деньги, а я тут кричу за мужиков”. Из его криков вырисовывается следующая картина.

Техника – гораздо мощнее: если в советское время шахтер добывал 1 млн т угля в год, ему давали Героя соцтруда. Теперь 1 млн т добывают в квартал. Чем больше добывают угля, тем больше высвобождается газа. Сергеев говорит, что, когда работаешь на проходческом комбайне, видно, как газ пузырится на влажной “груди забоя”. “Грудью забоя” шахтеры называют стену угля, которую срезает комбайн, метр за метром. Безопасно проходить полметра за смену, но проходят и два метра, и четыре.

Газ выделяется и застаивается.

Устаревшая система дегазации устроена так, что мощные вентиляторы гонят воздух по штрекам – подземным коридорам, ведущим в забой. В советское время из штрека бурили газоотводные скважины в толщу не добытого еще угля, уменьшая содержание газа в угле. Теперь не бурят, но, даже если бы бурили, было бы недостаточно: при возросших объемах добычи для эффективной дегазации надо бурить скважины с поверхности.

Сергеев знает, что в Америке и Австралии добыча угля без дегазационных скважин, пробуренных с поверхности земли, запрещена законом. Поэтому аварии крайне редки.

Себестоимость тонны угля на шахте “Юбилейная” – 692 руб., говорит Сергеев, ссылаясь на данные журнала “Эксперт-Сибирь”. Продается уголь по 1500 руб. за тонну. Представители “Южкузбассугля” возражают: себестоимость там под 1000 руб. за тонну. Установка, способная бурить шесть восьмисотметровых дегазационных скважин в месяц, стоит $1 млн, продолжает Сергеев, теоретически угледобывающие предприятия могли бы покупать эти установки. Представитель “Южкузбассугля” отвечает, что подобные установки на “Юбилейной” есть: “Скважины мы бурим”. Может, и есть, говорит Сергеев, может, и пробурили пару скважин, но надо-то тысячи!

Теоретически газ из дегазационных скважин можно продавать, но нужна поддержка государства и освобождение от налогов, говорит Сергеев, но государство никого не стимулирует заниматься дегазацией. Содержание метана в воздухе часто превышает норму. Метан не имеет цвета и запаха.

Чтобы содержание метана не стало взрывоопасным, в забое стоят датчики – такие металлические коробочки величиной с толстую книгу. Внутри аппаратура: если метана больше нормы, она отключает электричество, и комбайны останавливаются.

В корпусе датчика – щели, в которые проходит воздух. Так вот, если накрыть датчик телогрейкой, поток воздуха станет меньше, электричество не отключится, комбайны не встанут.

А еще можно опустить датчик пониже, потому что метан легче воздуха и скапливается под потолком.

Сергеев объясняет, что датчики метана отключают сами рабочие. У них сдельная система оплаты труда. Если метановые датчики все время будут останавливать работу, шахтеры не выполнят норму и заработают по 8000 руб. в месяц. Если норма будет выполнена или перевыполнена, шахтеры заработают около 40 000 руб.

“Мужики сознательно идут на риск, – говорит Сергеев. – Знают, что могут взорваться, и взрываются”.

А бояться метана, говорит Сергеев, “западло”: настаивая на соблюдении правил техники безопасности, ты лишаешь средств к существованию не только свою семью, но и семьи товарищей, это противоречит понятиям о шахтерском братстве.

От того, сколько добыто угля, зависит зарплата не только горнорабочих, но и электриков, и инженеров, и даже руководства шахты. Отключить систему защиты могут не только мужики в забое, но и электрик на трансформаторе, и диспетчер на пульте...

“Месяц назад, – вздыхает Сергеев, – руководство “Южки” (“Южкузбассугля”) отменило сдельную оплату и ввело повременную. Они после “Ульяны” (взрыва на шахте “Ульяновская”) через кровь это поняли. Через несколько месяцев и мужики должны понять, что у них повременная оплата и не надо себя взрывать ради угля. Но если сменят владельцев, то новые владельцы опять введут сдельную оплату, и снова пойдут аварии”.

Мы возвращаемся с кладбища. Мужики отказываются признавать, что аварии происходят из-за телогреек. Они ищут иррациональных объяснений.

Они, например, рассказывают, что после взрыва на “Ульяновской” Путин прислал соболезнования, в которых перепутано было название шахты, соболезнования были адресованы семьям погибших на шахте “Юбилейная” – и, таким образом, “Юбилейную” сглазили.

Еще они говорят, что не просто так погиб в сентябре в вертолетной катастрофе бывший гендиректор “Южки” Владимир Лаврик, старый Лаврик, как они его называют. Гибель “старого Лаврика” и взрывы на “Ульяновской” и “Юбилейной” шахтеры считают звеньями заговора, направленного на передел компании.

Они только отказываются признавать, что взрывают себя сами.

Сергеев говорит, это потому так, что для шахтеров нет другой работы и закрытие шахты – страшнее смерти.