Мусоргский по-барселонски
Барселонский Liсeu – театр с репутацией, традициями, с роскошным старинным зданием, стоящим на главной улице города. Принцип его работы – приглашать певцов-звезд и заимствовать из других оперных театров интересные постановки. “Хованщину” взяли из брюссельского театра La Monnaie и снабдили великолепным ансамблем русских артистов.
Все они связаны с Мариинским театром: поют в его труппе или пели прежде. Без их лицедейства, без их крупных голосов барселонский спектакль попросту не состоялся бы. Колоритный и фактурный Владимир Огновенко – не только роскошный русский бас, но еще и талантище в актерском смысле. Он столько лет поет партию Ивана Хованского, что образ самодура-боярина, властного, умного, дальновидного, но внешне бесшабашного, стал его второй натурой. Огновенко ведет побочный сюжет с карликом-шутом, который сопровождает Хованского во всех его торжественных выходах. Певец беспрестанно обращается к нему, говорит от его имени, носит на руках как дитятко – чтобы придать убедительности финальной сцене, когда дитятко всаживает благодетелю ножик под дых. И все для того, чтобы предательство близкого человека показалось и более подготовленным, и более подлым.
Молодого Андрея Хованского спел Владимир Галузин, Досифея – Владимир Ванеев, Эмму – молодая Наталия Тимченко, Шакловитого – Николай Путилин, чей голос с годами еще больше загустел, обрел благородную глубину и мощь. Правда, центральная ария “Спит стрелецкое гнездо” далась Путилину не без труда: на длинные фразы нужно экстремально длинное дыхание, а с теми темпами, которые задавал немецкий маэстро Михаэль Бодер, дыхания и у слона не хватило бы.
Исключение из гвардии заслуженных мариинцев составила Елена Заремба: ее густое, глубокое, темного окраса меццо-сопрано по-прежнему стенобитно, но голос певицы заметно качается. Норвежский режиссер Стейн Винге с абсолютно предсказуемой логикой перенес действие из эпохи раскола в начало ХХ века. Не шибко разбираясь в хитросплетениях российской истории, он как-то интуитивно почуял главное: постоянное, непреходящее чувство тревоги, ожидание чего-то страшного, приближение катастрофы.
Мысль режиссера, в общем, незатейлива и вполне согласуется с базовой идеей оперы: перевороты и смутные времена в России не переводятся, история повторяется, и Россия обречена вновь и вновь наступать на те же грабли. И конфликт западничества и славянофильства не избыть никогда.
Зрелище получилось занимательное, хоть и не без раскидистой русской клюквы. А тот факт, что вторую по значению исконно русскую оперу (после “Бориса Годунова”), доселе пребывавшую на Западе в тени, подряд поставили два ведущих оперных дома – в Мюнхене и Барселоне, дорогого стоит.