Дмитрий Александрович Пригов: Проект закрыт
Дмитрий Александрович Пригов скончался в ночь с воскресенья на понедельник в 23-й московской больнице от осложнений после инфаркта. Сердце его было слишком изношенно – еще бы. Он родился в 1940 г., закончил отделение скульптуры Строгановского училища и дальше бежал, уже не останавливаясь, в самых разных направлениях – писал стихи, рассказы, эссе, строил, лепил, вырезал, склеивал, перевоплощался, кричал, выл и пел. И с годами, кажется, только наращивал темп. Если бы он не попал в больницу, то его пронесли бы в шкафу по университетскому общежитию – с цокольного на 22-й этаж. Запланированный хеппенинг не состоялся.
Количество его выставок, выступлений, перформансов исчисляется сотнями. Количество его стихотворений перевалило за 35 000. Написать столько и не прослыть графоманом – для этого надо быть Дмитрием Александровичем Приговым, обладать его силой убеждения и магнетической энергетикой. Он, кстати, всегда настаивал на отчестве, таким образом окликая Пушкина, потому что действительно ощущал себя наследником, романтическим пахарем того же поэтического поля.
“Отец московского концептуализма” – это, конечно, преувеличение. Хотя творчество Пригова и в самом деле неразрывно связано с русским авангардом и его московским изводом – начиная с середины 1970-х до конца 1980-х Пригов публиковался на страницах эмигрантских литературных журналов (французского “А-Я”, американского “Каталога”) и неподцензурных отечественных вместе с Всеволодом Некрасовым, Сергеем Гандлевским, Тимуром Кибировым, Львом Рубинштейном. Именно в этот промежуток Пригов и создал то, с чем наверняка останется в литературной вечности, – эпический, местами оглушительно смешной цикл “Апофеоз милицанера” и пронзительные зарисовки из жизни “простого человека”: “Килограмм салата рыбного / В кульнарьи приобрел. / В этом ничего обидного! / Приобрел и приобрел. / Сам немножечко поел, / Сына единоутробного / Этим делом накормил. / И уселись у окошка / У прозрачного стекла, / Словно две мужские кошки, / Чтобы жизнь внизу текла”. Он стал голосом мыслящего меньшинства, и стертость авторского начала в его стихах только сближала его лирического героя с читателем.
Когда эпоха андеграунда завершилась, когда карнавализированный диалог с советскими идеологемами и русской классикой оказался исчерпан, перестал смешить и порождать смыслы, для многих андеграундных художников наступило время растерянности и немоты. Только не для Пригова – он по-прежнему торопился писать стихи, уже не про милицанера, а про хитрого старичка Ельцина, потом про Путина, по-прежнему участвовал, кажется, во всем и всюду (один из самых запоминающихся последних его проектов – громадный зачехленный экскаватор на весенней выставке “Верю”), стремительно и много перемещался по миру – по выставкам, по фестивалям, по западным университетам в качестве живого экспоната. Потому что и правда стал человеком-проектом.
Путь Пригова – это подвижничество особого свойства, это сознательное погружение в “духовную рутину”, как он сам говорил. Он честно принес на алтарь искусства себя. Его поздний успех был оплачен пребыванием в советской психушке, куда Пригов попал после одного из своих уличных перформансов, годами вынужденного молчания, больным сердцем и вот... жизнью. При встрече и прощании Дмитрий Александрович всегда повторял одно и то же: “Живите не по лжи”. Иронизировал? В том-то и дело, что нет.